Тайгастрой

В зале раздались аплодисменты.

Энергетик Кобзин, пользовавшийся мировой известностью, небрежно положил надушенный платочек в боковой карман. Хотя к совещанию готовились и противники, однако такая четкая постановка вопроса оказалась неожиданной.

— Стратегические цели?

— Защита от угроз войны?

— Автомотостроение?

— Электрометаллургия?

— Машиностроение?

— Химия?

На лысых отполированных головах забегали вперегонку блики. У одного академика, сидевшего перед Бунчужным, тяжело падали зелено-гнедые волосы на жирный воротничок сюртука, густо усыпанный перхотью.

Орджоникидзе предложил собравшимся высказаться.

— Проблемы, связанные с созданием новых баз на Востоке, исключительно большой, государственной важности, — сказал неэнергичным голосом Кобзин.

Он вытащил из кармана платочек и снова водворил на место.

— Мне кажется, я выражу мнение присутствующих, если скажу, что участие в разрешении данных проблем составляет для нас высшую награду. Страна с сохи пересаживается на трактор. Лучина заменяется электрической лампочкой. Величие задач, однако, требует от каждого отнестись к разрешению их с осторожностью, прямо пропорциональной квадрату величия!

Кобзин нашел в себе силы улыбнуться, — положение главаря обязывало.

Ему улыбнулись явные сторонники. По лысинам еще раз заплясали зайчики. Склеротические руки отбросили со лба тяжелую гриву.

— Осторожность, прямо пропорциональная квадрату величия? Недурно! Недурно! — передалось по залу.

Стало невыносимо жарко, расстегивались сюртуки, пиджаки, старомодные куртки, поправлялись тучные и тощие галстуки.

— Простите за дерзость, — продолжал Кобзин, — но я беру под сомнение ряд цифр, полученных ВСНХ, вероятно, от недостаточно авторитетных специалистов. По данным моего института, угольные запасы категории «А» составляют только шесть процентов, категории «В» — только одиннадцать процентов. Такие же цифры имеем по рудам. Предстоят гигантские разведки. В переводе на русский язык это значит — время и деньги. Между тем запасы уже разведанного угля не используются полностью в Донбассе. При обсуждении проектируемых баз на Востоке и на Урале нельзя упускать из внимания первое: расстояния и второе — девственности районов, требующих исключительных затрат для нерентабельного освоения богатств...

Это уже было слишком. Гребенников даже взял за локоть Бунчужного, с которым встречался впервые. Совещание на минуту потеряло стройность, каждому хотелось выступить. Реплики полетели со всех сторон.

— Я недавно из Америки, — сказал Гребенников. — Руды, добываемые в США, в Мисебе-Рендж, разве не подвозят к углям Питсбургской области? А расстояние — две тысячи километров. Испанская руда разве не доставляется в порты Голландии? А как в Японии? Германии?

— Но в Америке перевозка облегчается наличием крупнейших в мире озер! — вмешался Штрикер. — У нас же единственным видом транспорта в тех районах будет железная дорога. Придется строить сверхмагистрали!

— И прекрасно! С демидовской Сибирью мы разделались еще в 1917 году! — заметил Лазарь Бляхер.

— Допустим. Мы построим сверхмагистрали. Но во что обойдется перевозка сырья и готовой продукции к местам потребления? Разве мы не должны рассуждать, как бережливый, расчетливый хозяин? Не лучше ли реконструировать существующие заводы? — настаивал Штрикер.

«Вот ты куда тянешь... — подумал Бунчужный. — И вообще... Он тут как рыба в воде».

— Таежные заводы используют металл на месте! — сказал худой лысый человек.

Бунчужный с удовлетворением посмотрел на крупнейшего специалиста машиностроительной промышленности.

— Как? — взметнулось несколько голосов.

— Очень просто: параллельно металлургическим заводам мы создадим паровозостроительные и вагоностроительные, авиастроительные и станкостроительные. Собственный металл уедет из сибирской тайги на собственных колесах! Или полетит по воздуху!

— Здорово! — вырвалось у молодежи.

Слово взял Гребенников. Он доложил о работе особой комиссии: угли бассейна Тайгастрой отлично выдерживали перевозки на дальние расстояния; отлично коксовались; некоторые сорта и в сыром виде могли быть использованы в металлургическом производстве.

— Чугун нашего таежного комбината будет стоить дешевле чугунов Югостали!

Гребенников был прав, Бунчужный знал об этих исследованиях. Здесь следовало кое-что добавить ему, специалисту и директору института: противники слишком самоуверенно рассчитывали на «единый фронт ученых». Бунчужного взорвало. Он поднялся и, держась за спинку кресла, сказал:

— Меня удивляют уважаемые коллеги...

Он рассказал о работах института металлов, которые в свете доклада председателя ВСНХ приобрели особое значение, и позволил себе высказать одну мысль, которая его давно занимала. Она была сформулирована весьма лаконично и не сразу дошла до всех.

— До сего времени у нас специальные стали производились на многих заводах. Это, мне кажется, и неэкономно и технологически нецелесообразно. Мне думается, что следует придать строящемуся в тайге комбинату профиль комбината специальных сталей, и тогда с наибольшим эффектом будут решены многие задачи. Этот профиль комбината специальных сталей тем более целесообразен, что комбинат закладывается, как известно, на богатейших залежах разнообразных руд.

Орджоникидзе сделал запись на листке бумаги.

— Все это хорошо! — продолжал наступление Кобзин. — Но профессору Бунчужному известно, что кроме залежей этих руд близ нынешнего Тайгастроя, есть разведанные залежи, находящиеся значительно ближе к основным центрам нашей страны. К чему сознательно усложнять проблемы? И потом... Насколько оправдают себя именно такие специализированные заводы, производящие специальные стали?

На лице Кобзина Бунчужный увидал лютую злобу, не прикрытую даже подобием улыбки.

После Кобзина выступил академик, желчный старик, туго затянутый в сюртук. Нос у старика был заложен, и академик со свистом дышал ртом.

— Физических реализаторов этих небывалых комбинатов пятилетки потребуются миллионы. Инженеров и техников, вероятно, тысяч двести. Откуда у нас такие резервы? Старые ученые умирают, новых нет... Россия искони была страной сельского хозяйства. Зачем идти вопреки сложившемуся укладу?

Бунчужный смотрел на люстру, свисавшую над столом, она состояла из разноцветных стекляшек, похожих на монпансье. Рассматривал хрустальный графин. Стекло было предельной прозрачности. Вода казалась холодной. Он налил полстакана и, испытывая дрожь, пил мелкими глотками.

«Титано-магнетиты, ванадий, работа института — все это очень хорошо. Но не сидим ли мы в лабораториях, как в норе?»

Это еще не стало отчетливой мыслью, но было ощущением. Бунчужный поднялся, неловко отодвинув кресло. Визг ножки по паркету вызвал у слабонервных дрожь.

— Уважаемые коллеги! — сказал он, стараясь не показывать волнения, хотя голос пересекался, а сердце готово было выпрыгнуть на стол.

«Сейчас я выражу перед всеми свое отношение к тому большому, что совершается в стране... Расскажу о работе института, о проблеме ванадистых чугунов...»