Тайгастрой
Шрифт:
— Мудрите вы, Женечка! — отделался пустой фразой Абаканов, а сам подумал, что у этой девчонки удивительная чуткость.
Бетонщики приготовляли раствор, привели в порядок бадью, установили кран. Абаканов засмотрелся на рабочих.
— Знаете, Женя, у меня такое настроение, что, кажется, сел бы вон в ту бадейку с бетоном и лег в фундамент под печь...
— Вместо мемориальной доски?
— Вместе с доской. На память векам!
Женя улыбнулась.
— Память! Нашли бы потом какие-то кости и подумали, что это питекантроп...
— Злая насмешница! Ну, я пошел к начальству, — и он кивнул на Журбу, который с рабочими подходил к котловану.
Стрелки
Начался митинг.
Черепанов, Гребенников, Журба и Петр Старцев подняли на трибуну мемориальную доску, отлитую в своей литейной, и Журба громко, чтобы слышали все, прочел надпись:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Первого августа 1930 года, на тринадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции, здесь, по решению правительства Союза Советских Социалистических Республик, заложен металлургический комбинат — первенец сибирской металлургии».
В торжественной тишине понесли тяжелую мемориальную доску и уложили ее в ящик, а кран опустил памятку вниз, на дно котлована. Затем Гребенников велел заливать бетоном фундамент.
Крановщик поднял бадью повыше, чтобы ее видели собравшиеся на митинг тысячи рабочих. Она висела на тонком тросе, расцвеченная солнцем, в хрустально чистом воздухе и чуть поворачивалась то в одну, то в другую сторону, словно живая.
Потом крановщик, под рукоплескания собравшихся, начал медленно опускать бадью вниз, и первый бетон лег на ящик с мемориальной доской. Народ запел «Интернационал».
— Вот оно... дождались... — воскликнула Женя, и на глазах ее появились слезы.
— Дождались, Женечка, — у Абаканова, кажется, тоже задрожал подбородок.
— Дождались! — крикнул старым своим друзьям Яша Яковкин, стоя у бетономешалки.
На следующий день прилетела «молния»: Копейкин грозил отдать начальника строительства под суд за стройку по неутвержденным проектам и требовал немедленно прекратить безобразие... На площадку выезжала специальная комиссия.
Гребенников показал телеграмму Черепанову.
— Что ж, мы достигли своей цели. Действуй дальше!
После окончания фундамента под первую доменную печь огнеупорщики приступили к кладке лещади. Это была трудная работа, требовавшая предельной точности. И когда она наладилась, прилетела еще одна телеграмма, вызывавшая и недоумение, и негодование: «Приказываю приостановить работу, проектная мощность завода, генеральный план изменяются, предстоит перерасчет фундаментов печей, смена конструкций. Судебников».
— Надо ехать в Москву, — сказал Журба. — Покажешь телеграммы Серго.
Созвонились с Черепановым. Секретарь крайкома, подумав, сказал:
— Продолжай строить. В Москву я поеду сам.
Гребенников с облегчением вздохнул.
Начали строительство будущего социалистического города; сотни каменщиков, плотников, землекопов были брошены на площадку; обширный участок разделили на клеточки, улицы вычерчивались под линейку; разбивались будущие сады и скверы. Таежный лес, примыкавший к городской черте за Тагайкой, Гребенников запретил вырубать: там предполагалось создать Центральный парк культуры и отдыха.
Заложили величественное здание заводоуправления.
— Борьба так борьба! — говорил Гребенников. — Если дойдет дело до суда, надеюсь, генеральный прокурор оправдает
нас.Из краевого центра прибыли специализированные строительно-монтажные организации, сохранявшие самостоятельность: Энергострой, Стальстрой, Стальмост, Водоканалстрой. Филиал Гипромеза перешел в ведение начальника строительства.
Рабочим и инженерам жить пришлось в «землескребах» и во временных конюшенного типа жилищах, стиль которых Грибов в насмешку называл «баракко». В бараках, разбросанных по площадке, помещалось управление строительства с многочисленными отделами.
Расставшись с обжитыми квартирами в краевом центре, инженеры начинали создавать уют в тайге.
Одним из первых приехал Радузев. Ему отвели комнату в коттедже, на первом этаже, в том самом коттедже, второй этаж которого занимал Джонсон с переводчицей и шофером.
Приехал Грибов налегке, без семьи; он быстро перестроился и теперь удивлялся, как это они до сих пор упорствовали и как никому не пришло в голову переселить их сюда раньше.
Конец лета и осень промелькнули с такой быстротой, что строители не заметили; затем сразу наступили холода.
Гребенников чувствовал обостренную ненависть ко всему, что мешало строительству, жгучую, безмерную злость, она появлялась в нем всякий раз, когда он натыкался на сопротивление, преодолеть которое своими силами не мог.
В ноябре ударили тридцатиградусные морозы, однако строительство продолжалось. Гигантские костры горели на площадке, придавая ей вид военного лагеря; горели костры и внутри котлованов.
Уже выложили лещадь доменных печей, клепали кожухи шахт, стройка велась в мартеновском и прокатном цехах, ставили гигантские каркасы под котлы ТЭЦ. В работе ощущался вызов, словно тот, кто пошел на это, хотел сказать, что, несмотря на морозы, несмотря на трудности, будет строить дальше, строить при любых условиях, раз взялся, и покажет, зачем и для чего начат великий поход за индустриализацию.
Но после некоторого раздумья Гребенников решил бетонирование прекратить. Большую часть людей перебросили на строительство соцгорода, чтобы уже весной переселить рабочих и инженеров в благоустроенные дома.
Ни Копейкин, ни Судебников больше не тревожили тайгастроевцев.
В конце ноября, воскресным днем, на станцию Тайгастрой прибыл поезд.
Хотя в тридцатом году далеко не все понимали, что такое пятилетний план индустриализации и что он даст народу, чувствовали: занимается новый день над Отчизной. Сибирь, тайга, Урал, новостройки, о которых писали в газетах и журналах, стали магическими словами, ускорявшими биение сердца. В партийные комитеты, в комитеты комсомола, в исполкомы приходили молодые и старые:
— Пошлите в Комсомольск-на-Амуре... А нет, так в Кузбасс. Или на Урал.
У Петра Занадырина получилось так: отец его, кочегар силового цеха завода Петровского, привел его на завод. Отец говорил, что быть металлургом — значит, быть человеком; Петра устроили в силовом цехе. Парень подвозил вагонетки с углем, помогал отцу чистить топки огромнейших паровых котлов. Целый год катал Петр вагонетки, и хотя работа считалась немудрящей, парень с увлечением выполнял ее. За год семнадцатилетний Петр закалился. Катая вагонетки, он не переставал думать об учебе, присматривался к заводской жизни, к старшим товарищам; но более всего тянуло его в прокатный цех, к станам.