Таймырский Эрмитаж

– А фазенду не сжёг?

Обижаешь. Конечно сжёг. Никаких следов не осталось.

– А что-нибудь с фазенды прихватил с собой?

– Да так, по мелочи. Что на себе унесёшь?

– Ну и что?

– Да вот фотоаппарат прихватил, супер-пупер. Штук пять, наверное, стоит. И пару бутылок какого-то супер-коньяка. Да ещё три серебряных рюмашки.

– Покажь!

– Да вот они, смотри.

– Ух ты!

– А что там Нечипор? Давай вытаскивай его сюда, помянем Лопату коньяком дедушки.

– Щас, попробую… Нечипор, вставай, Колян пришёл. Давай помянем Лопату.

Нечипор что-то промычал в ответ, и Галуза немилосердно вытянул его за ноги.

– Вставай, алкаш. Помянем Лопату.

– По-по-мянем? С удо-удо-вольствием.

Нечипор отреагировал лишь на приятное приглашение помянуть. Что поминать надо Лопату, до него не дошло. Колян между тем деловито открыл бутылку “Метаксы” и налил во все три рюмки доверху.

– Ну, поехали.

– Поехали, – произнёс Нечипор, выпил залпом и тут же отпал в глубоком сне.

– Пусть ему таймырское озеро будет пухом, – пафосно произнёс Галуза и мелкими глоточками, смакуя, выпил свою рюмку.

– Плакали наши денежки, – произнёс неуместную фразу Колян и тоже выпил.

– Ты чо, Колян? Лопату не обижай, – запротестовал было Галуза.

– Да он сам себя обидел и нас на такие бабки нагрел своей дурью.

– Правильно! Давай ещё по одной.

– Давай…

Галуза отрубился после третьей рюмки. Колян спустился к воде, ополоснул лицо и решительно взялся за дело. Через полчаса Галуза и Нечипор лежали в своей лодке боком, надёжно связанные по рукам и ногам спинами друг к другу, упираясь лицами в борта. А ещё через полчаса вниз по Тарее цугом поплыла связка лодок; в передней Колян, в задней его пленники. Перед отплытием Колян собрал всё имущество экспедиции и даже собрал весь мусор в байдарку с пленниками, оставив берег чистым от следов своих бывших бойцов. Став новым человеком, он старался вести себя подобающе. В старой его жизни ему бы и в голову не пришло убрать за собой.

* * *

Пятнадцатого августа караван Коляна прибыл на конец маршрута. Путешествие было не самым приятным. Пленники, очухавшиеся от клофелина, заботливо насыпанного Олегом Ивановичем на донышки двух рюмок, и осознавшие своё горестное положение, отравляли жизнь Коляну своими воплями и призывами одуматься. Но это было полбеды. Большей бедой было отправление естественных надобностей пленников. Для этого ему приходилось освобождать им руки. Первым этой чести удостоился Нечипор. И он тут же сделал попытку наброситься на Коляна. Колян ожидал этого и покарал строптивца, уложив его лицом на землю и отвесив несколько увесистых затрещин. Несмотря на наглядность урока, попытку бунта при такой же оказии предпринял и Галуза. И его постигла та же участь. При очередной гигиенической остановке были предприняты новые попытки взбунтоваться, что немало удивило Коляна. “Ну и тупари”, – подумал он презрительно. Так и пошло. Остановка по нужде, освобождение рук, бунт, кара. И так каждый день, и не по разу.

Несчастные пленники ничего не понимали. Впервые увидев себя упакованными в лодке, они решили, что Колян сам замочил Лопату, сгрёб деньги старика себе и теперь собирается замочить и их. Но Колян почему-то цацкался с ними. Дни шли за днями, а они всё ещё оставались живыми. Да что там живыми! Раздавая им затрещины, Колян даже не пытался изувечить их, что для них было бы самым естественным делом. Ни Нечипор, ни Галуза не отличались познаниями в топографии и географии, но и они понимали, что их караван прибыл к месту встречи с вертолётом. И это сбивало их с толку ещё сильнее.

– Слышь, Галуза. А может быть, Колян свихнулся?

– Да и я так же думаю. Ещё два дня, и придёт вертушка. И если Колян нас не замочит, то нас освободят, и тогда ему хана. О чём он думает? На что надеется?

– Ну точно свихнулся!

Колян между тем неумело бросал блесну. Иногда броски у него получались. И один из таких бросков оказался успешным. Леска рывком натянулась, удочка завибрировала. Сердце Коляна радостно забилось, и он начал наматывать леску на катушку. Это оказалось непростым делом. Колян кряхтел и вскрикивал. Пленники, лёжа в лодке, не могли его видеть, и их сомнение в душевном здоровье Коляна от его возни только усилилось. Могучий Колян оказался всё-таки сильнее рыбы. Это был таймень весом не менее пуда.

– Эй, козлы, смотрите, какую рыбину я вытянул!

Колян поднёс рыбу к лодке с пленниками, показал её и выбросил в воду. Такую огромную рыбину до вертолёта и втроём не съесть. Пусть плавает. Этот поступок окончательно утвердил пленников, что Колян не в себе.

– Слышь, Колян, послезавтра придёт вертушка. Ты полетишь с нами?

– А куда же я денусь?

– Так тебе же придётся нас развязать. Отвяжи сейчас, чего тянуть-то? Мы тоже хотим рыбу половить.

– Мне вас развязывать не придётся. Пусть менты вас развязывают.

– Какие менты, откуда они тут?

– Прилетят.

– Да ты что, совсем спятил? С чего это они сюда полетят?

– Нас повязать.

– Нас?

– Да нас. Вас двоих и меня.

– Да откуда они возьмутся?

– Оттуда. Дед Дудинский их вызвал.

– Как вызвал?! Ты же его замочил.

– Да фуфло я гнал. Всё не так было. Дудинский живёт и не кашляет.

– А Лопата?

– А Лопату бог наказал. Дед его на дровах связанным оставил, а ночью в дрова молния шандарахнула. От Лопаты даже пепла не осталось.

– А ты-то что делал? Ты-то где был?

– Да там же и был. Но я завязал и чистосердечно раскаялся.

– Да не гони ж ты порожняк, Колян!

– Это не порожняк. Вот прилетят менты, сами убедитесь.

– И ты, сука, хочешь нас ментам сдать?

– И сдам.

На Коляна посыпался град угроз и призывов одуматься, а Колян уселся в сторонке и задумался. В памяти у него снова и снова проходили сцены его короткого пребывания на станции дяди Олега. Называть Олега Ивановича как-то иначе у него не получалось. Старший двоюродный брат стал для него навеки дядей Олегом. У Коляна время от времени щемило сердце от мысли, что ему предстоят суд и годы заключения, но едва он вспоминал дядю Олега, и щемящая боль проходила. “Прорвёмся!”, – твердил он про себя. Тут он вспомнил “Двенадцать разбойников”.

– Эй, козлы, послушайте-ка песню, которую я на днях выучил.

Колян не отличался ни слухом, ни голосом, но потрясшую его балладу он пропел безошибочно и с чувством.

– Это тот лох тебя такой мути обучил? – язвительно спросил Нечипор.

– Это не лох! Это мой дядя Олег, и за него я любому пасть порву. Понял?! Молчите, суки, а то утоплю, как щенят, и скажу, что так и было.

История с атаманом Кудеяром не произвела на пленников ни малейшего впечатления. Она лишь усилила уверенность, что у Коляна крыша поехала, и они сочли за разумное помалкивать. Ещё и в самом деле утопит. Что с психа взять?

* * *

В одиннадцать дня девятнадцатого августа прибыл тот же вертолёт, который две недели назад высадил горе-туристов у истока Тареи. Сделав на малой высоте круг над рекой, вертолёт грациозно опустился на поляне недалеко от берега. Находящийся в пилотской кабине красноярский следак с изумлением увидел картину, в реальности которой он сомневался до последнего мгновения. Двое туристов лежали, связанные спинами друг к другу, на дне лодки, а один турист приветственно размахивал рукой. Четвёртого туриста не было видно. Сверху были хорошо видны аккуратно разложенные на носу второй лодки четыре пистолета. Следак до последнего предвкушал наслаждение, которое он получил бы, когда бы выяснилось, что вся эта командировка – пустая трата времени. Он ожидал увидеть четырёх отдохнувших туристов и так надеялся утереть нос своему начальнику, поверившему бредням чудака-отшельника. Увы, наслаждение отменялось. Увиденная картина при всей её невероятности точно соответствовала сообщениям Дудинского.