Тайна двух лагерей

Антон захлопал белесыми ресницами.

– Я представил, но… это уже не имеет никакого отношения к живописи. Это похоже на инсталляцию. Знаю, что такое практикуют, но к живописи это не имеет никакого отношения. Был у меня где-то журнал, там фотографии на эту тему. В интернете их полно.

– А у тебя нет таких знакомых?

– Не-ет, – широко улыбнулся Зайцев. – У моих братьев все проще, все по классике: бумага или холст, кисть или карандаш. И мне это нравится. Я создал что-то новое для себя, такое, как мой гиперреалистичный мальчик, которого кто-то обрызгал водой. Попробовал, и у меня получилось. Но продолжать я не буду – слишком для меня энергозатратно. И почему-то картину совсем не хотят покупать. А вот какие-нибудь ландыши в вазочке или сорванную клубнику с руками отрывают. Простите, ребятки, если вам не помог. А что случилось, могу я узнать? Если полиции понадобился мой совет, то дело, наверное, серьезное?

– Серьезное, – подтвердил Стас. – Неделю назад трех бесчувственных людей поместили в комнату с красным светом, обрамили их картинной рамой и осыпали высушенными розами. И, похоже, сфотографировали это для истории.

Зайцев очень удивился. Он подался вперед, выпучив свои веселые глазки.

– Кто такое с ними сделал?

– Как раз ищем, – ответил Гуров. – Задачка, надо сказать, не из легких.

– То есть эти трое своего согласия на такое не давали?

– Не давали, – подтвердил Гуров.

– А как же тогда они… Их силой заставили?

– Им что-то добавили в напитки. Они пили белое сухое «Шардоне» и безалкогольное пиво. После они очнулись уже в этой, как ее… в инсталляции. Ну потом каким-то образом их снова лишили воли и откомандировали в разные точки нашего прекрасного города. Они даже не все еще вспомнили, – пояснил Стас.

– С ними что-то сделали? Изнасиловали, избили?

– Нет, их не тронули, если ты об этом.

– Господи, прости мою душу грешную, – перекрестился Зайцев. – То есть они даже не знали, как туда попали?

– Совершенно верно.

– Господи, прости мою… А как они оттуда выбрались?

– Тот, кто ими воспользовался, отвез по тем местам, где мало людей. И снова в бессознательном состоянии.

– А я-то вам зачем? – растопырил брови Зайцев.

– Хотели узнать, насколько популярен такой вид искусства в наше время, – ответил Гуров. – Но все оказалось сложнее, чем мы думали.

– Это мог сделать только больной на всю кукуху подонок! – выбросил вперед руку Зайцев. – Искусство? Вы совсем уже? Это ж маразм! Бедные люди, наверное, всю жизнь теперь будут бояться. В чем они провинились?

– Каждый имеет то или иное отношение к искусству. Прямое, или косвенное, или даже весьма отдаленное. Это даже мотивом назвать сложно.

– И больше подобных прецедентов не было?

– Пока нет.

– Мир сошел с ума! – возмутился Зайцев. – Нет, ну а что? Да кому я объясняю. Вам-то уж точно это не нужно. Работа, наверное, похлеще, чем в сумасшедшем доме.

Пока Зайцев искрился негодованием, Гуров допил свой кофе. Ну что же, стоит, пожалуй, прижать Союз художников, чтобы поискать там хоть что-то.

– Скажите, Антон, а слышали ли вы про некую художницу с именем Эмма? Ну а вдруг? Фамилия похожа на немецкую или шведскую.

Антон даже не удивился.

– Эмма Эгерт. Это она?

– Если бы мы знали. Но это уже что-то, – обрадовался Стас. – Ты с ней знаком?

– Был. Она некоторое время преподавала в «Строгановке», где я учился. Она не работала там постоянно, но иногда заменяла преподавателей. Вела курс пластической анатомии. Странная была дама. Впрочем, ее уже и в живых наверняка нет. В девяностые ей было лет пятьдесят пять. Мне, двадцатилетнему, казалось тогда, что она почти старуха. Сейчас понимаю, что выглядела она очень даже неплохо для своего возраста.

– А почему она была странной?

– Старомодно выглядела. Каждый раз в платьях в пол, с прической а-ля супруга Льва Толстого. Вы должны помнить девяностые, тогда мода сошла с ума. Одевались ярко, разноцветно. И не только молодежь поддалась этим веяниям – моя мама, например, с удовольствием носила джинсы-«варенки», но, правда, она была моложе нашей преподавательницы. И тем не менее – Эмма словно застряла в конце девятнадцатого или начале двадцатого века, будто шагнула к нам прямиком из царской эпохи. Бог с ним, у каждого свой вкус и цвет в одежде, но ведь она и общалась так, будто на дворе не конец двадцатого века, а его начало. «Молодой человек, извольте закрыть окно. На улице сегодня несколько прохладно». Как вам такое? Мы по дурости сначала посмеивались над ней, а потом привыкли. Кроме того, кто-то из девчонок узнал, что она вдова. В молодости была замужем, но муж погиб в горах. С тех пор она хранит ему верность. Информация непроверенная, но мы тогда очень впечатлились. Ну, потом произошла эта ее история с учебником.

– Расскажи-ка, – попросил Стас.

– Эмма написала учебник под названием «Анатомия неживых». От одного названия дрожь по телу, а? Она принесла нам целую стопку этих своих учебников и устроила презентацию. Каждый получил по одному экземпляру. Я как открыл обложку, так и обалдел. Это был не учебник, а пособие для некроманта. Там были фотографии с ужасным содержимым. Посидите минуточку, я его найду.

Антон скрылся в соседней комнате и очень скоро вернулся, неся в руках небольшую книгу в серой обложке.

– Надо же, нашел не глядя, – с удовольствием сообщил он и протянул книгу Гурову. – Вы пока ознакомьтесь, а я сгоняю на кухню. Еще кофейку сделаю.

Полковникам даже и не пришло в голову отказываться.

– Автор Эмма Эгерт, – прочитал Гуров. – Может быть, она-то нам и нужна?

– Если жива, то никуда не денется, – уверил Стас.

Гуров перелистывал страницы, и сначала его ничего не удивляло. Он был не силен в технической стороне скульптуры и живописи, но никаких неоднозначных впечатлений иллюстрации не вызвали. Однако листов через десять началось нечто странное. Дело было не в тексте, а в фотографиях. Автор включила в книгу фотоснимки изуродованных трупов, окровавленных тел людей всевозможных рас и возрастов. Здесь были запечатлены оторванные в автокатастрофах конечности и лица, изувеченные кислотой. Ко всем этим ужасам шло подробное описание каждой мышцы и каждого сухожилия. Увидев фото ребенка, Гуров закрыл книгу.

– По мнению этой дамы, так студентам будет понятнее? – сказал Гуров. – Жуткое пособие. Анатомия неживых. Название говорит само за себя.

– Итит твою дивизию, – поморщился Стас. – Видал я всякое, но не знал, чтобы художников учили с помощью таких инструкций…

Зайцев загремел на кухне посудой и вскоре появился с полным кофейником.

– Знаю, знаю, что вы пришли по делу, а не кофеек гонять, – торопливо заговорил он. – Но этот кофе я сделал по другому рецепту. Добавил в него кое-что интересное.

– Что же ты там добавил, дружище? – ласковым голосом спросил Крячко.

Зайцев расхохотался. Его смех был настолько заразителен, что даже Гуров не выдержал и улыбнулся.

– В этом доме вам бояться нечего. Я добавил немного сушеной лаванды. Чувствуете аромат?

– Нет, – отрубил Стас. – Но, Антон, нам действительно некогда рассиживаться.

– А как же финал истории? – удивился Зайцев. – Думаете, это все, что я помню про Эмму?

– Боюсь представить.

– После того как она представила свои учебники руководящему составу, в нашей альма-матер разразился скандал. Я никогда не считал себя чувствительной натурой, и да – художник обязан шарить в человеческой анатомии. Но пособие Эммы больше напоминало портфолио камеры пыток. Открывать учебник второй раз совершенно не хотелось, но Эмма упорно продолжала настаивать на его обязательном изучении. Кажется, об этом прознали чьи-то родители и пожаловались в вышестоящие инстанции. После этого Эмму никто в «Строгановке» не видел, и про эту историю быстро забыли.