Тайна гадкого утёнка

Из тонкой папки с анкетными данными и краткой характеристикой Ряскины узнали, что лебедёнка зовут Кириллом; фамилия - Крылов. Кирюша Крылов. А что, в общем-то красиво! Мать отказалась от него с первых же минут, как только он вылупился из яйца. В чём причина - директриса не знала. «О таких вещах, мне, знаете ли, не говорят», - призналась она. При этом, впрочем, добавила, что по статистике лебеди редко отказываются от птенцов. Благородная птица. Как правило, представители знатных фамилий, с хорошими связями… Так что бедность, как причина, наверное, всё-таки отпадает. Хотя кто сказал, что все без исключения лебеди счастливы и не знают нужды.

– Вы правы, - согласился селезень.

–  Жизнь слишком сложна. Сегодня ты на жёрдочке, завтра в грязи. Так значит, мы можем его забрать? Когда?

Глава VIII

Смышлёный, хваткий

Оформляя новые документы, Паулина и Виктор никак не могли решить: кем записать приёмыша. Фамилию после некоторых колебаний всё же поменяли: Ряскин (не Крылов). Но там была еще одна графа: «Порода, вид, семейство».

– Пиши «лебедь», - подсказала утка.
–  Витенька, чего медлишь? Ведь он лебедь, значит, так и нужно писать.

– Но мы берем его к себе. Он будет жить, как мы, крякать, как мы… Не знаю, я лично собираюсь растить из него утёнка. Достигнет совершеннолетия, будет оформлять паспорт, - пусть пишет всё, что ему угодно. Решит, что быть утёнком для него слишком зазорно, - его право.

Сказав это, Виктор Сергеевич обмакнул стальное перо в чернильницу и под молчаливое одобрение супруги оставил в графе запись: «Утёнок».

Восьмилетний Кирюша и в самом деле оказался на редкость сообразительным. Главное, послушным: всё, что надо было делать по дому (селезень Виктор никому не давал сидеть, сложа крылья), он выполнял с готовностью и каким-то удовольствием. Словно натирать до блеска магазинный прилавок, мыть снаружи витрину или возиться под руководством Паулины Викторовны с граблями и лопаткой в палисаднике, было невероятным счастьем. «Вот что значит приютское существование, - глядя в такие минуты на расторопного птенца, думал селезень.
–  Жизнь там, конечно, не сахар, но… дисциплина. С этим не поспоришь».

Очень скоро Кирилл привык называть Паулину Викторовну «мамой» и стал обращаться к ней на «ты». К главе дома пришлось привыкать чуточку дольше: Кирюша долго выкал и называл селезня по имени-отчеству.

Огорчало то, что отношения с приёмным братом никак не складывались. Родители почему-то были уверены: раз оба ровесники, то быстро поладят. Но однажды продавец Николай лично видел, как спешащему через магазин с ведром мыльной воды Кирюше утёнок исподтишка подставил ножку, и серый нескладный птенец растянулся в пенной луже. Когда на грохот примчалась мать, Вилли стал отпираться: мол, ничего не знает. Кирюша подтвердил: он упал сам, по неосторожности. Хамелеон Коля смолчал, но, когда всё утихло, признался Вилли, что всё видел: зачем Вилли врёт? Утёнок снова стал выкручиваться, утверждая, будто Коля ошибся: у него глаза вращаются, как телескопы, во все стороны; мало ли что ему привиделось! Но при этом было заметно: мальчишке стыдно.

Этим же вечером, наедине, Вилли во всём сознался матери. Сказал, что ему кажется, будто приёмный брат нарочно подлизывается к старшим, чтобы его любили больше, чем Вилли. В самом деле, Вилли стал замечать, что ему почти перестали уделять внимание. Не то что раньше. Мама-утка постаралась его успокоить. Сказала, что, несмотря ни на что, он по-прежнему её любимый малыш. Но теперь она старается дать столько же любви Кирюше. «Ты подумай, - говорила она, - в детстве, когда я читала тебе книжку, он лежал в приютской кровати, совсем один и просто смотрел в темноту. Я думаю, ему не часто желали спокойной ночи. Подружись с ним. Видно же: он тянется к тебе и хочет быть настоящим братом».

С тех пор всё как будто бы наладилось. Вилли и Кирюша сдружились. Приёмыша записали в ту же гимназию, в которую ходил Вилли.

Учёба давалась ему на редкость свободно. Быстро перешёл в отличники. Правда, на уроках гимнастики его несуразная фигура болталась на гимнастических брусьях тюфяком и вызывала у одноклассников смех. Вообще, многие отнеслись к нему с подозрением: утёнок - не утёнок… сутулый, грязно-пепельный… Кроме всего прочего, раздражала его манера подчёркнуто вежливо, в уважительной форме обращаться к преподавателям.

Как-то раз, на перемене Кирюшу окружили. Здесь были ученики из его и параллельного класса.

– Ты кто, - явно не для того, чтобы завести приятную беседу, спросил детёныш горностая, - индюк? Или, может, ты жираф?

– Я утёнок, - растерянно проговорил Кирюша, пытаясь вырваться за пределы живого круга.
–  Пустите. Что вам нужно?

– Если ты утёнок, - затрещал с другого бока птенец сойки, - тогда почему такой длинный? Или ты в детстве нечаянно проглотил линейку? Тогда почему тебе не сделают операцию?

– Что вы к нему привязались?
–  насмешливо оскалился волчонок.
–  Он в самом деле утёнок. Только он - утёнок-урод, и его всё это время возили вместе с цирком. Поэтому мы его не видели.

После этого, будто кто-то дал команду, со всех сторон зазвучали оскорбительные выкрики:

– Урод!

– Переросток!

– Жалкий приёмыш!

– Выскочка!

Кирюшу толкали, наносили ему скрытые и болезненные удары, отчего он отшатывался то туда, то сюда, как груз на верёвочке, и тогда, не в силах больше это выносить, зажмурившись и закрыв уши, он отчаянно прокричал:

– ОТСТАНЬТЕ! НЕ ТРОНЬТЕ МЕНЯ! Что я вам сделал?! Я утёнок! Утёнок! Ясно вам?!

Тут подошёл Вилли. (Где он был всё это время? Почему не пришёл сразу?)

– Кто-то хочет поговорить с моим братом?
–  возникая за спинами, произнёс он.
–  А со мной говорить никто не желает?

Вид у него был решительный. Связываться никому не хотелось. Но волчонок не желал уступать первенства.

– Думаешь, тебя кто-то боится?
–  спросил он, подойдя вплотную.

– А ты что, самый смелый?
–  невозмутимо ответил Вилли и тут же, с силой припечатав толстым каблуком волчью лапу, стал притворно ахать и извиняться: - На что это я наступил? Ах, это твоя лапка! Больно, да? Ну, извини, извини, я не хотел.

Поскуливая, волчонок отбежал в сторону, а Вилли, вытащив брата за крыло из расступившегося круга, сказал так, чтобы слышали все:

– Кому ещё захочется поиздеваться, пусть сразу идёт ко мне. Поговорим один на один. Ясно? Я спрашиваю: все поняли? Молчание - знак согласия.

Позвонили в колокольчик. Пора было на урок. Вилли с Кириллом направились в класс.

– Запомни, - учил Вилли, - давай сдачи, как можешь, не стой. Иначе вцепятся со всех сторон, я их знаю. Ты же здоровенный, неужели боишься?

– Я?!
–  храбрился приёмыш.
–  Да если б я захотел… Просто считаю это ниже своего достоинства. Не хотелось марать крыльев.

Так прошли ещё два года. Братья Ряскины перешли в пятый класс. Кирилл совершенно приспособился к новой жизни и по-прежнему радовал родителей и учителей, как вдруг однажды произошло то, что решительно всё перевернуло. Точнее, это был лишь начальный, еле заметный толчок, после которого налаженная жизнь утиного семейства, и в первую очередь жизнь одиннадцатилетнего птенца, записанного «утёнком», зашаталась, как потешная башня, сложенная из детских кубиков.