Тайна князя Галицкого

– Экий ты сухой, парень! Нет чтобы сказать: какой прекрасный вид! Какое наслаждение! Прекрасна Русь в лучах рассвета! Кстати, у тебя там случайно никакой помойки нет?

– Помойка-то тебе зачем, Катенька?

– Я вижу заросли чертополоха. У него корень вкусный, если вареный. Но чтобы сварить суп, нужно иметь хотя бы банку из-под пива.

– Хватит уже про еду! – не выдержал Женя.

– А я что? Я ничего. Просто обидно, что, когда он не нужен, этот мусор везде. А как понадобился – ни одной соринки.

– Нет, самое обидное, что у меня в кармане примерно три тысячи евро. А мы все равно голодные. Почему деньги нельзя есть? Несправедливо!

– Хватит о еде! А то я сейчас спущусь жрать дудочник. – Катя повернулась к окну спиной. – Скажи лучше, что за списки они хотели с тебя стряхнуть? И что за интернат, про который спрашивали наши мертвые друзья?

– Ты, конечно, не поверишь, но я не знаю, – вздохнул Леонтьев. – Случайно попалась информация о существовании закрытой школы, которая ведет свой счет где-то с пятнадцатого века и как-то связана с Басаргой Леонтьевым. А потом в меня начали стрелять.

– Басарга – это шестнадцатый век, – машинально поправила Катерина и прищурилась: – В тебя начали стрелять, и ты стал копать глубже? Парень, тебе не кажется, что ты дурак?

– На себя посмотри! Саму вчера дважды чуть в расход не пустили.

– Один-один, – признала его правоту спутница. – Ладно, а чего еще ты смог узнать про эту свою школу?

– Ничего… – со вздохом признал Леонтьев.

– Содержательно… А в Важский монастырь зачем потащился?

– Один из ревизоров в нем лечился. В девятнадцатом веке. А монастырь тот, оказывается, в конце восемнадцатого был запрещен.

– В эпоху иезуитов?! – моментально вскинулась Катя. – Ёкарный бабай, что же ты раньше не сказал? Вот, черт, а может-то, они его с тех пор и пасут?! Это же орден, с них станется… Если это так, то хоть какой-то след, но мы нащупали!

– Что такое «эпоха иезуитов»?

– В тысяча семьсот семьдесят третьем году папа Климент запретил орден иезуитов, – задумчиво ответила девушка. – Сразу после этого императрица Екатерина Великая разрешила его деятельность в России, освободила от налогов, дала кучу всяких разных прав и привилегий. Не то чтобы они императрицей помыкали, но возможности получили немалые, расселились по всей стране, открыли кучу школ и колледжей, образовали свою коллегию… В общем, много чего странного и интересного тогда произошло. По сей день аукается. В тыщ-щу восемьсот четырнадцатом папа орден восстановил – в России его тут же запретили, имущество конфисковали, иезуитов числом в триста с чем-то человек выслали, еще три десятка русских от них отреклись… А сколько не отреклось, неведомо.

– То есть Важский монастырь закрыли при иезуитах, а лечился мой товарищ в нем уже после их ухода?

– Забавное совпадение, правда? – ухмыльнулась девушка.

– А ты не врешь про иезуитов? Чего-то не помню я ничего похожего в школьной программе.

– Чему учат в школе, вопрос, конечно, интересный, – пожала плечами Катерина. – Но во всех справочниках и исследованиях об этом говорится весьма подробно. Ничего секретного.

– Прекрасно, – подвел итог Женя. – Раньше меня хотели убить всего за два слова, которые я знал: «интернат» и «Басарга». Теперь я знаю третье: «иезуиты». Как думаешь, «нобеля» за это дадут?

– Ты забыл еще одно слово: «убрус», – напомнила Катя. – Его вполне достаточно, чтобы спустить на тебя все спецслужбы мира.

– Совсем забыл! Ты ведь теперь в стороне? В деле не участвуешь?

– Ой, паре-ень… Боюсь, они-то об этом не догадываются.

* * *

Москва встретила боярина Леонтьева безмолвием и рыхлой свежей белизной – накануне несколько дней подряд шел снег. К Рождеству подьячий все-таки опоздал, но сильно не огорчался. Что одному среди общего веселья делать? А все, кого он знал в столице, ныне либо в походе, либо зело заняты в свите в праздник будут. Чай, двор царский тоже веселиться умеет. Ныне же после общего гулянья город отдыхал и отсыпался, и светлые улицы его пусты были, словно ночью.

Перед калиткой его дома снег оказался прибран, что разом бросило Басаргу в жар. Не дожидаясь, пока холоп разберется с воротами, он спрыгнул с седла, промчался по расчищенной тропинке до двери, заскочил на крыльцо, дернул дверь, и только в самый последний миг, сдержавшись, вместо заветного «Матрена!», готового сорваться с языка, громко спросил:

– Кто здесь?

– Ой! – испуганно отозвались за печью, и послышался железный грохот, словно на пол посыпались сковороды и кастрюли.

– Та-а-ак… – хмыкнул Басарга. – А ну, вылазь, домовой! Покажись хозяину.

За печкой опять послышался грохот, и вскоре на свет выбралась упитанная баба в летах, одетая в овчинную душегрейку поверх тяжелого бархатного платья с пухлыми юбками, с подвытертой горностаевой шапкой на голове. Старательно отряхнулась:

– Прости, боярин, пыль я там вытирала.

– Чего же прощать? Пыль вытирать – это дело полезное. Токмо кто ты такая и откуда взялась?

– Варварой звать, в няньках у княжны Мирославы, – приосанилась женщина. – Хозяйка повелела сюда захаживать, да за порядком смотреть, да печь протапливать, как морозы ударили. Коли печь не топить, так оно, знамо, дом так промерзнет, до лета сырость не выведешь.

– Ага… – Басарга сдвинул руку, что на входе невольно потянулась к ножу, расстегнул поясную сумку, нащупал монету среднего размера и бросил двугривенный женщине: – Вот, держи! Коли у меня порядок ныне в доме, так, может, и еда какая найдется? Бо мы с холопом оголодали с дороги.

– Токмо холодное, боярин, – сцапала деньги женщина и расцвела улыбкой. – Коли вкусно снедать хочется, так на торг топать надобно. Погреб у тебя, почитай, пуст, Басарга Еремеич. Видела, яблок моченых бочонок имеется, капуста квашеная да солонины маненько. Рази токмо вино кушать будешь?

Басарга подумал и снова полез в кошелек. Достал уже полтину, дал княжьей няньке:

– Купи чего-нибудь, чтобы на стол поставить. Ну, и про себя не забудь.

– Благодарствую, боярин! Ну, коли так, то солонину я ныне на хлеб порежу, да капусту и яблоки принесу. Однако же баню пусть холоп твой топит! Наказ у меня строгий: как вернешься, хозяйку немедля упредить. Но я, с дозволения твоего, на пути обратном на торг заверну, и ужин у тебя будет таков, что пальчики оближешь!

– Уговорила, Варвара. Ступай!

С домашней баней хозяин с холопом, разумеется, управились сами. И протопили, и помылись, и отогрелись. А когда, распаренные, перебежали заснеженный двор и заскочили в дом, здесь уже витал аромат жаркого, на столе стояли кубки, чаши со сластями и бутылки немецкого вина. Свечи трехрожкового светильника выхватывали из темноты трапезной только одно лицо – улыбающейся княжны Мирославы Шуйской.

– Пришли? – громко спросила от плиты Варвара, сбросившая из-за жары в прогретом доме и душегрейку, и половину юбок, а вместо шапки повязавшая голову платком. – Вы как чуяли!