Тайна Моря

Я решил, раз мое молчание более не требуется для прикрытия, можно рассказать все; мне хотелось любой ценой избежать стычки с Адамсом и не показаться ему обманщиком. И я начал:

— Теперь я могу рассказать, Сэм. Миссис Джек и мисс Анита — мисс Дрейк — пригласили меня ужинать. Спустившись, я нашел письмо о том, что им пришлось срочно отбыть, с особой просьбой отужинать одному, словно они со мной. Меня просили не говорить ни слова об их отъезде. Прошу, пойми, мой дорогой друг, — и я вынужден просить тебя смириться с этим намеком и не расспрашивать дале: тому, что я вслепую помог мисс Дрейк, есть свои причины. Вчера вечером я говорил, что мои руки связаны; вот одна из веревок. Сегодня я волен кое-что прояснить. Вчера я не мог ничего поделать. Ни предпринять что-либо сам, ни помочь тебе — по той простой причине, что я не знаю, где находится мисс Дрейк. Я знаю, что она проживала — по крайней мере, до недавнего времени — где-то на востоке графства Абердин; но где именно — не имею ни малейшего представления. Впрочем, ожидаю узнать уже скоро и тогда сразу же сообщу тебе — если мне не запретят. Со временем ты поймешь, что я говорю чистую правду, пусть сейчас тебе и трудно понять мои слова. Я как никто другой хочу уберечь Марджори. Когда ты ушел от меня вчера, я осознал смертельную серьезность этого дела и сам себя измучил.

Он просиял.

— Ну что ж, — сказал он, — мы с тобой хотя бы заодно, это уже что-то. Я уж опасался, что ты работаешь или станешь работать против меня. Послушай: я тут пораскинул мозгами и, смею предположить, понял твое положение лучше, чем ты думаешь. Не хочу тебя ограничивать или мешать тебе помогать мисс Дрейк по-своему, но скажу вот что. Я найду ее — по-своему. Меня-то ничто не сдерживает, кроме понятной секретности. За этим исключением я свободен в действиях. И буду сообщать о своих шагах тебе в Круден.

Перед тем как я оделся, меня навестил еще один гость. На сей раз это был Каткарт, предложивший мне помощь со смущением, характерным для англичанина, который хочет сделать доброе дело, но в то же время боится навязываться. Я попытался успокоить его прочувствованной благодарностью.

И тогда он прибавил:

— Судя по тому, что счел нужным рассказать Адамс, — поверь, соблюдая конфиденциальность, — я понял, что ты беспокоишься за близкого человека. Коли так — а я от всего сердца хотел бы ошибаться, — надеюсь, ты помнишь, что я твой друг и не имею привязанностей. Я практически один на белом свете, то есть не имею семьи, и меня никто не остановит. Что там, в расчете на наследство кое-кто был бы только рад видеть меня в могиле. Надеюсь, когда заварится каша, ты об этом не забудешь, старина.

И он ушел — как обычно, с лихим и бесшабашным видом. Вот так просто этот галантный джентльмен предложил мне свою жизнь. Меня это тронуло больше, чем я смог бы передать словами.

Я выехал в Круден следующим же поездом и договорился с почтмейстером, чтобы он немедленно за мной послал, если придет телеграмма, о чем я говорил с Адамсом.

Ближе к вечеру мне принесли письмо. Оно было написано почерком Марджори, а на вопрос, как оно пришло, мне ответили, что его передал конный, который, сделав дело, только сказал: «Ответа не требуется» — и тут же ускакал.

Мечась от надежды к радости, от радости к опасениям, я его открыл. И все эти чувства были подтверждены всего парой слов:

«Встретимся завтра в одиннадцать в Пиркапписе».

Я кое-как вытерпел ночь и встал рано. В десять я взял легкую лодку и сам погреб из Порт-Эрролла через залив. У Скейрс я остановился, делая вид, что рыбачу, а на самом деле высматривая Марджори; отсюда открывался хороший обзор на всю дорогу до Уиннифолда и тропинку у пляжа. Незадолго до одиннадцати я увидел девушку, ехавшую на велосипеде по уиннифолдскому проселку. Собрав удочки, я тихо и без особой спешки — поскольку не знал, кто нас может заметить, — погреб в бухточку за торчащей скалой. Марджори прибыла одновременно со мной, и я с радостью увидел, что ее лик не омрачен тревогой. Пока ничего не стряслось. Мы всего лишь пожали руки, но от ее взгляда у меня екнуло сердце. Последние тридцать шесть часов все мои мысли заслоняла тревога о ней. Я не думал о себе, а значит, и о своей любви к ней; но теперь этот эгоистичный инстинкт пробудился вновь в полную силу. В ее присутствии, в ликовании моего сердца, страх во всех обличьях казался таким же невозможным, как и то, чтобы пылающее над нами солнце вдруг скрылось за снегопадом. С таинственным жестом, призывающим к молчанию, она указала на уходившую в море скалу, увенчанную высокой травой. Мы вместе забрались на утес и пересекли узкий перешеек над ее вершиной. За скалой мы нашли уютное гнездышко. Тут мы были совершенно отделены от мира; нас бы никто не услышал и не увидел, разве что со стороны полного рифов моря. Марджори кротко разделила мою радость:

— Хорошее место, верно? Я нашла его вчера!

На миг я почувствовал себя так, будто она меня ударила. Подумать только: вчера она была здесь, когда я ждал ее всего-то на другом конце залива и не находил себе места. Но без толку оглядываться назад. Теперь она со мной, и мы наедине. Восторг смел все остальные чувства. Премило устроившись поудобнее, словно готовясь к долгому разговору, она начала:

— Полагаю, теперь ты знаешь обо мне больше?

— Что ты имеешь в виду?

— Право, не увиливай. Я видела в Абердине Адамса, и он, конечно же, рассказал обо мне все.

Я перебил:

— Вовсе нет.

Ее рассмешил мой тон. С улыбкой она сказала:

— Значит, кто-нибудь другой да рассказал. Ответь на пару вопросов. Как меня зовут?

— Марджори Анита Дрейк.

— Я бедна?

— Если говорить о деньгах, то нет.

— Верно! Почему я уехала из Америки?

— Чтобы сбежать от салютов и славы Жанны д’Арк.

— И снова верно, но это уж очень похоже на Сэма Адамса. Ну да ничего, теперь мы можем начать. Я хочу рассказать то, чего ты еще не знаешь.

Она замолчала. А я, испытывая и радость, и страх из-за ее серьезного вида, приготовился слушать.

Глава XIX. О смене имени

Марджори начала с улыбкой:

— Ты уверен, что я уехала из-за салютов и славы Жанны д’Арк?

— О да!

— И что это единственная и определяющая причина?

— Ну конечно!

— Тогда ты ошибаешься!

Я взглянул на нее с удивлением и с тайной озабоченностью. Если я ошибался в этом, то почему бы и не в чем-то еще? Если Адамс заблуждался, а я заблуждался, принимая его слова на веру, что за новый секрет сейчас раскроется? До сих пор все так замечательно складывалось для моих устремлений, что любые помехи были нежелательны. Марджори, глядя из-под полуопущенных ресниц, успела меня разгадать. Строгое выражение, что всегда возникало на ее лице, когда она хмурилась в размышлении, растаяло и превратилось в улыбку — отчасти счастливую, отчасти лукавую и целиком девичью.

— Не тревожься раньше времени, Арчи, — сказала она, и о! как же дрогнуло мое сердце, когда она впервые обратилась ко мне по имени. — Не о чем переживать. Я все расскажу, если хочешь.

— Разумеется, хочу, если ты сама не против.

И она продолжила:

— Я не возражала против салюта; вернее сказать, и возражала, и наслаждалась им. Между нами говоря, салютов должно быть ну очень много, чтобы надоесть. Пусть люди говорят что хотят, но только те, кто не вкусил славы, заявляют, что она им не нравится. Не знаю, что чувствовала Жанна д’Арк, но подозреваю, что она не отличалась от других девушек. Если ей нравилось, как ее хвалят и возвеличивают, не меньше, чем мне, неудивительно, что она продолжала игру, сколько могла. А меня замучили посыпавшиеся предложения замужества! Одно дело — предложения от тех, кого знаешь, к кому не испытываешь неприязни. Но когда от предложений каждое утро переполняется бельевая корзина, когда на тебя пялятся сомнительные типы, когда под дверью поджидают самодовольные молодые люди в фетровых шляпах и без подбородков, чтобы зачитать свои стихи, когда твою карету останавливают неопрятные болваны, чтобы припасть на колено на глазах твоих слуг, это уже слишком. Конечно, письма можно сжечь, хотя и среди них хватало добрых и слишком честных, чтобы не относиться к их авторам с уважением. Но старики и эгоисты, мытари и грешники, повесы, что клубятся кругом, как скверные миазмы, их было слишком много, всех видов и пород, их было слишком трудно выносить. Я чувствовала, как начинаю верить, что девушка — или, по меньшей мере, ее характер — ничего не значит, тогда как деньги или слава, пусть даже дурная, значат так много, что я уже вовсе не могла видеть незнакомцев. Грабители, привидения, тигры, змеи и прочее — это чепуха; но уж поверь, ухажеры — это натуральный кошмар. Что там, в конце концов я перестала доверять людям. Среди моих знакомых не осталось неженатого мужчины, кого бы я не заподозрила в каких-нибудь замыслах, а самое смешное, что если они не оправдывали подозрения, то я обижалась. Страшно несправедливо, правда? Но я ничего не могла с собой поделать. Интересно, нет ли какой-то моральной желтухи, от которой начинаешь видеть цвета неправильно? Если есть, то ее я подхватила; и уехала, чтобы попытаться излечиться. Ты и представить себе не можешь, насколько легко я вздохнула, когда за мной перестали гоняться. Конечно, и здесь есть свое разочарование; боюсь, люди слишком быстро привыкают к хорошему! Но в общем и целом было замечательно. Со мной поехала миссис Джек, и я замела следы дома, чтобы никто не волновался. Мы сбежали в Канаду, в Монреале сели на пароход до Ливерпуля. Впрочем, на сушу сошли в Мовилле. Мы взяли вымышленные имена, чтобы нас нельзя было выследить.

Она замолчала, и на ее лице проступила застенчивость. Я ждал, мне казалось, что я только смущу ее, если буду забрасывать вопросами вместо того, чтобы дать рассказать обо всем своим чередом. Застенчивость переросла в розоватый румянец, за которым сквозила та божественная истина, что порою нет-нет да просияет в девичьих глазах.

Теперь Марджори заговорила совсем иначе, нежели раньше, с ласковой просьбой, но и с серьезностью:

— Вот почему я не развеяла твоих заблуждений касательно моего имени. Я бы не выдержала, если бы и ты, так любезно со мной обходившийся, в самом начале нашей… наших отношений разоблачил бы мою ложь. А позже, когда мы лучше узнали друг друга, когда ты доверил мне столько тайн — о Втором Зрении, Гормале и Сокровище, — я уже так угрызалась совестью, что стыдилась признаться.

Она замолкла, и я рискнул взять ее за руку. Затем сказал как можно утешительней:

— Но, дорогая моя, это не обман — по крайней мере, для меня. Ты взяла чужое имя, чтобы избежать неприятностей, задолго до нашей встречи — так как я могу обижаться? К тому же, — добавил я, осмелев, потому что она не забрала руку, — уж мне-то меньше всех на свете подобает возражать против того, чтобы ты сменила имя!

— Почему? — спросила она, поднимая глаза навстречу моим и пронзая меня взглядом.

Чистое кокетство: она не хуже меня знала, что я имею в виду. И все же я ответил: