Те же и граф
Шрифт:
– Лично мне Маяковский не нравится.
– Почему, Коля?
– перекрывая смешок учеников, спросила Мария Кирилловна.
Бородин пожал плечами:
– Грубый, крикливый. Разве это поэзия?
– Ну вот, - расстроилась Маша.
– Я столько вам читала, да и вы сами сегодня прочли много чудесных лирических стихов Маяковского, а вы говорите...
И ребята заспорили, вступились за поэта. Коля спокойно выслушал возмущенные реплики, дождался, пока они стихнут, и ответил:
– О настоящих чувствах не кричат. Это еще Лермонтов сказал.
Короткая перепалка грозила перерасти
– Я вам рассказывала, что литература развивается по двум линиям: романтической и классической. Помните, у Ницше: дионисийское и аполлонийское? А у Мережковского - языческое и христианское? Так вот Жирмунский это определил как романтическое и классическое начала. Кому-то ближе поэзия Маяковского и Цветаевой, кому-то - Гумилева, Ахматовой. Вам, юным, сейчас должна быть ближе романтическая линия.
Сработало. Дети утихли, заскучали. Коля хотел возразить, но передумал. Ах, как мало времени на общение, на какие-то индивидуальные контакты! Маша чувствовала, что ребята тянутся к ней, хотят слышать от нее ответы на вопросы, которые их занимают. Но у Марии Кирилловны каждая минута на счету. Только по делу. Только по существу. Все частное, пожалуйста, на перемене. Может, зря она так? Дева по знаку гороскопа, что поделаешь.
В 11 "Б" на этот раз не блеснули ничем оригинальным, однако читали неплохо и выбор стихов порадовал преподавателя. Пока слушала, Маша успокоилась и забыла о преследовании Бородиной.
Коля опять задержался после звонка, явно хотел что-то сказать, но не решался начать. Колосова решила помочь ему.
– Коля, вы хотите мне что-то сказать?
– Да, пожалуй. Я о Маяковском... Никогда не думал, что ругань и всякая нецензурщина может быть поэзией.
Маша улыбнулась.
– А вы не читаете современную литературу?
– Так это современная. К тому же можно поспорить, поэзия ли это вообще.
– А каких поэтов вы любите? Есть любимые?
Коля на миг задумался.
– Лермонтов, пожалуй.
Мария Кирилловна удивилась:
– А как же вы не видите связи с Маяковским? Он ведь тоже романтик до мозга костей. Их с Лермонтовым определенно объединяет, по выражению самого Маяковского, "общей лирики лента". Разве нет?
Коля задумался. Маше нужно было добраться до кафедры, глотнуть чаю, а то горло немилосердно саднило от сухого воздуха, нагретого пылающими не по сезону батареями. После того как во всей школе на окна поставили стеклопакеты, в классах стало совсем нечем дышать. Да и на кафедре. А окна откроешь, дует.
– И все-таки Лермонтов - это настоящая поэзия, а Маяковский... Он будто придуманный, все преувеличено...
– размышлял Коля, никуда не торопясь.
– Коля, если хотите, напишите об этом, вот все ваши размышления. Мне будет интересно. Я тогда, возможно, смогу вам более предметно что-то объяснить.
Коля пожал плечами:
– Я попробую.
– Идите же на второй завтрак, вон ребята уже возвращаются из столовой.
Бородин почему-то вздохнул и вышел вместе с Машей из класса. У нее еще один урок у них, поэтому не прощались.
– Маша, у тебя телефон звонил!
– сообщила Ирина Николаевна,
Маша бросилась к сумке, достала мобильник и не сдержала удивленного возгласа. На телефоне обозначился пропущенный звонок от... Орлова. Хорошо, на кафедре, как всегда, стоял гомон. Преподаватели, разгоряченные уроками, и на перемене продолжали говорить громко и много. Никто не обратил внимания на возглас Марии Кирилловны. Маша подумала, перезвонить или нет. Однако скоро начнется новый урок, надо хотя бы хлебнуть воды. К тому же и поговорить-то негде. В коридоре шумно, на кафедре шумно и много свидетелей. "Нет, потом уж, когда освобожусь", - решила Колосова.
Однако до конца уроков Маше не давал покоя этот пропущенный вызов.
Глава 4
Автопортрет
Юра вернул долг и, кажется, больше не было повода для встречи. В последний раз Катя была у него в мастерской в середине марта. Как раз тогда он позвонил и предложил забрать деньги.
– Американцы наконец расплатились, - сообщил он.
– Не любят они расставаться с деньгами.
– Как, впрочем, и все, - иронично добавила Катя.
– Ну да, - застыдился художник.
– Ты прости, я задержал...
– Да я не имела в виду тебя. Так, вообще, сказала, - поправилась Катя.
– Кать, так что, приедешь?
– спросил он.
– Заеду после работы.
Ей давно хотелось увидеться с Юрой, поговорить о его книгах. И просто увидеть его... Катя не думала о нем постоянно, но, бывало, что вспоминала с непонятным чувством. Ей не хотелось - это она осознавала - чтобы оборвалось их короткое знакомство, а как поддержать его естественным путем, она не знала. Катя дважды звонила Юре сама. Просто так, узнать, нет ли выставок интересных, узнать о его жизни, а Татаринцев воспринимал эти звонки как напоминание о долге. Да, долг был единственной ниточкой, связующей их до сей поры. Почему у Юры не получалось отдать эти небольшие деньги, непонятно, да и неважно.
Она приехала после работы в мастерскую, оставив машину у офиса и захватив с собой бутылку хорошего вина, сыра, фруктов. Татаринцев был не один.
– Это Лиля, натурщица, - представил он Кате девицу лет двадцати пяти, с ярким макияжем и длинными до пояса распущенными волосами.
Она была немного вульгарна, на Катин взгляд, но лицо ее останавливало внимание. Было в нем что-то цыганское или испанское: крупные рот с пухлыми губами, яркие черные глаза, тонкий длинный нос, летучие брови. На Лиле был наброшенный легкий халатик, под которым, кажется, ничего больше.
Катя достала бутылку и снедь, выложила все на столик.
– О, вино! Говорила тебе, дай вина!
– капризно изрекла богемная девица и забралась с ногами на диванчик.
– Наливайте!
Юра хмыкнул и полез в шкафчик за своими изумительными бокалами. Катя порезала сыр, вымыла фрукты, выложила их на прекрасное блюдо тонкой работы. Юра разлил вино. Лиля растянулась на диванчике, игриво положив ноги на колени художнику.
– За знакомство!
– провозгласила она и поднесла бокал к губам.