Театральные подмостки

Зал был наполнен близкими и знакомыми мне людьми. Наконец-то среди зрителей появились мои мама и папа, бабушки и дедушки, мои родственники, друг Гена Киселёв и дорогие для меня люди. Все они сидели в первом ряду партера. Единственного кого не было в этом зале -- это Ивана Бешанина. Ни на сцене, ни среди зрителей. Ну, это вы и так уже поняли.

На сцене игралась короткая антреприза, где всего двое действующих лиц, две героини -- Ксения и её мама Евгения Петровна. Хотя, знаете, всё же неправильно было бы считать это постановочной игрой, антрепризой. С одной стороны, похоже на спектакль и всё происходит на сцене, а с другой -- вполне реальный фрагмент жизни, перенесённый на театральные подмостки. В течение всего действия Ксения рассказывала маме, что с ней произошло на тех самых сюрреалистичных торгах, но она говорила об этом, как о кошмаре, который ей приснился.

Повторюсь: всё, что произошло на сцене с Ксенией, -- произошло со мной. Да, я всё прочувствовал, и каждое слово было моим словом. Но всё же, чтобы не было путаницы, я буду рассказывать не от своего лица, то есть от лица Ксении, а как сторонний наблюдатель.

Так вот, эти страшные метафорические торги приснились Ксении во всех красках и со всеми подробностями. И сон так сильно на неё подействовал, что она долго отойти не могла. Даже засомневалась, в здравом ли она уме, если ей подобные сны снятся. Три дня сама не своя ходила, а потом всё же решила матушке своей довериться.

Вот этот разговор и был передан на театральных подмостках.

Ксения сначала говорила о каких-то бытовых вещах, подводила издалека, а потом, чуть успокоившись, стала рассказывать свой кошмар.

– - Мамочка, только ты не подумай... я не сумасшедшая, -- с мольбою говорила она.
– - Хотя я такое видела, что действительно с ума сойти можно. Боже мой, какие-то страшные люди! А как же отвратителен ведущий! Такое чувство, что это даже не человек, а... не знаю... Так страшно, точно собрали самых гадких и мерзких людей со всей Земли. Я сижу одна за столиком среди всего этого безумия и ничего понять не могу.

За соседним столиком какие-то сумасшедшие -- ну, настоящие психи! Ведут себя так... я даже не знаю... просто ужасно! Он ей что-то скажет, а она бешено хохочет на весь зал. Им такой мальчуган интересный достался! Глаза большие, и такие умные и грустные! Мне его так жалко... да мне всех детей жалко было! Таким родителям их отдавали! Я ничего понять не могу. Хотела уйти оттуда, но не могу. Как будто приросла к месту.

Дети все такие хорошие, мальчики и девочки лет шести-семи. Все они красивые и здоровые. Какие-то прямо совершенные, одарённые и неординарные дети. И одеты аккуратно, со вкусом. Смотришь на них, и даже странно становится, как это они очутились в этом страшном месте.

Одна пара, наверно муж с женой. Ей за тридцать, а ему где-то за сорок. Она такая строгая, очень худая женщина, в очках. А он толстый, солидный и, видно, богатый, или какой-то большой начальник. Но столько, мама, злого и гордого в их лицах! Они и ребёнка принимали с мрачными, каменными лицами.

Да Бог с ними, это ещё не самое страшное. Потом были ещё хуже. В этом зале была одна только, наверное, хорошая пара, я их не сразу разглядела. Но один отморозок -- у него вся голова в шрамах -- на глазах всего зала убил их. Представляешь, мама, просто так взял и убил: они ему почему-то не понравились. Ничего ему за это не было, никто не осудил, все смеялись. Но самое ужасное, что ему и его спутнице досталась необыкновенно красивая девочка. Как будто в награду. А если бы не убил, наверно, этот страшный ведущий отдал бы девочку какому-то другому убийце... Я даже и не хочу это вспоминать. Но потом случилось, мама, такое... такое...

Синичка заплакала. Она долго не могла успокоиться, а потом сказала:

– - Прости, мама, без слёз не могу.

Вот, мама... я вижу... выводят мою девочку, мою дочку. Помнишь, я тебе рассказывала? Она мне постоянно снится. Это была точно она. Её глаза, её косички. Я столько раз представляла её, столько раз видела во сне! Я просто не могла ошибиться. Да это она была, она! Мама, какой ужас!

А этот ведущий на мою дочку откровенно брезгливо посмотрел и говорит насмешливо: "Ну, а кто возьмёт эту девочку? Интересно... Интересно... Начальная цена одна копейка".

Дочурка моя стоит как каменная. Испугалась сильно. В оцепенении и страхе, она даже плакать не может! Ладошки к губам прижала, и видно, как вся дрожит.

Ведущий указывает то на одну женщину, то на другую, и прибавляет, прибавляет то по одной, то по две копейки... по копейки! Мама, за копейки детей продают! Мою дочь за копейки кому-то другому! Ведущий будто издевался, я несколько раз ясно поймала его насмешливый взгляд. Да, он смотрел на меня! Он всё знал! Он всё понимал и просто глумился. Хохотал издёвательски так и манерно и всё тянул, тянул, как будто не мог определиться с выбором.

А какие он семьи выбирал для моей девочки! Это страшно! Мама, хуже просто быть не может! Самые чудовищные и отвратительные! Это были самые последние пьяницы, наркоманы, преступники и даже, наверно, убийцы. Да там все убийцы! Таких отвратительных физиономий даже на улице не встретишь! А они могут стать родителями для моей милой, весёлой девчушки. Я с ужасом смотрела на всех этих женщин, на их страшных мужей и просто не могла пошевелиться от ужаса.

Потом он остановился на одних... они -- это просто... я даже не знаю, как их назвать. Она страшная, грязная, пьяная -- ну, до последней степени. Какие-то стеклянные, мёртвые, злые глаза -- это даже не передать! Самая последняя пьяница, наркоманка из самой страшной ямы. Ей, может, и тридцати нет, а на вид -- и за пятьдесят дашь. А он -- да что говорить!
– - знаешь, есть такие настоящие дебилы, других слов просто нет. Такой же алкоголик, грязный, лысый, сам в ссадинах, шрамах. В майке сидит, весь в наколках -- какие-то мерзкие цветные наколки.

Он на сцену не пошёл, толкнул эту свою жену. Она встала, направилась, пошатываясь, к сцене, но и два шага не сделала, повалилась на важную даму. А та и так сидела со злым и суровым лицом, а тут её вообще перекосило. Поднялся её спутник, толстый, обрюзгший мужчина и что-то такое гадкое сказал. Потом что-то было, я уже и не помню. Какая-то склока. Я в это время на свою дочурку смотрела. Вот... А затем ведущий сам подвёл к пьяницам мою девочку. Когда передавал, на меня обернулся и так злорадно скривился, что у меня мурашки по коже побежали. Боже, что это за наказание такое!

– - Что же ты, так и сидела, смотрела?
– - спросила мама. Сама всхлипывает, платком глаза утирает.

– - Сама не знаю. Окаменела просто. А потом эта женщина потянула свои грязные руки и фальшиво так -- "Иди ко мне, моя доченька".

А этот... муж её тоже скривился, мерзко так улыбался!

Мама, ты бы видела, с каким ужасом моя девочка на них смотрела!

Эта пьяная женщина приняла мою дочку на руки. Покрутила мою девчушку в руках так грубо, как будто игрушку какую-то рассматривает... А потом с отвращением поморщилась и отпихнула своему мужу. А тот тоже брезгливо скривился и что-то такое мерзкое сказал. Они сцепились, ругались с каким-то остервенением, что ли. Самыми последними и страшными словами. Так гадко. И никто их не упрекнул, все, наоборот, весело, похохатывают, подзадоривают. Девочка моя плачет, а я сижу и пошевелиться не могу. Смотрю, смотрю... Я видела, что и девочка смотрит в мою сторону, смотрит на меня, мне в глаза... Глаза такие распахнутые, большие... Знаешь, мама, столько мольбы в этих глазах! Столько ужаса и какого-то совсем не детского горя!

А потом они пошли к выходу. Он грубо взял мою дочку за руку -- моя девочка вскрикнула и ещё сильней заплакала.

И тут я пришла в себя. Я кинулась за ними и закричала:

"Стойте! Это моя дочка! Это моя дочка! Моя!" -- я своего голоса не узнала.

Подбежала к доченьке, схватила её в охапку, прижала к себе что есть силы. Она сразу перестала плакать, ручонки потянула, обняла меня за шею. Всхлипывает и говорит так жалостно, что у меня чуть сердце не оторвалось:

"Мамочка, забери меня отсюда, пожалуйста! Забери меня, мамочка!"