Течения

А еще Люба отправила мне ссылки на группы, которые мотивировали не сдаваться. Со страницы под названием «40 кг» на меня прыгнула фотография кожи, которую изнутри растягивали кости. Я не сразу поняла, что это человеческое тело. В группе советовали есть гречку. Люба тоже советовала гречку. На следующие две недели я составила список блюд из гречки, риса и самого дешевого йогурта.

В первые несколько дней диеты я чувствовала энтузиазм. У меня появилось даже чуть больше сил. Каждое утро я вставала боком к зеркалу, поднимала футболку и сильно втягивала живот. Мне казалось, что он уменьшается.

С зачетами тоже все шло неплохо. Мне было необходимо закрыть сессию с первого раза, чтобы сохранить стипендию. А на январь нам назначили четыре экзамена, и их все надо было сдать на пятерки, чтобы получить повышенную стипендию. Она равнялась половине той суммы, которая приходила от родителей. Это треть будущего дохода. Десять дней жизни.

В то же время я мечтала найти работу. Но очень боялась вылететь из университета, так что планировала начать поиски хотя бы под конец второго курса. И только по специальности. Я знала, что некоторые студенты устраиваются официантами или кассирами. Тогда мне казалось, что это для тех, кому не надо пробиваться и уезжать за тысячу шестьсот километров от Москвы в случае неудачи. Я не могла обменять свою драгоценную учебу на сытость.

А потом я завалила зачет. Его сдали все, кроме меня и двух москвичек.

Преподавательница задала обычный вопрос. Я знала, что ответить, но вдруг в голове что-то хлопнуло, все мысли и слова сбежали. Это было так, будто я всю жизнь носила на себе что-то очень ценное и неподъемное. А теперь оно исчезло, и вместо грусти я могла чувствовать только легкость.

У меня не получилось скатать на языке даже одно-единственное слово. Посидела молча, встала и вышла. Даже не забрала зачетку, ее потом принесла рыжая Аня.

Уже в метро я разрыдалась. Меня гладила по спине женщина, трепал за плечо мужчина. Но я не успокаивалась, и в конце концов меня прекратили трогать. Подъезжая к своей станции, я перестала плакать. Испугалась, что встречу кого-нибудь из общежитских.

Ветер толкал меня в бока, живот и спину. Колотил по телу со всех сторон. Я не могла тратиться на маршрутку и пошла пешком. По пути я пыталась понять, как так получилось. Видимо, в моей голове было столько всего набито, что она просто взорвалась и опустела. А еще на зачете я была голодная.

Когда я дошла до комнаты, во мне не осталось ни одного чувства. Все силы вытряслись. Я легла и уснула.

Проснулась и увидела Любу. Она сидела за моим письменным столом и читала. Профиль Любы был будто бы нарисован в «пейнте» ломаной линией. Даже когда Люба сидела, вместо живота у нее была яма. Чувством, которое опустилось на чистейшее безразличие после первой истерики в Москве, была нежность к Любе.

Люб, а как я проживу теперь без стипендии.

Люба закрыла книгу и положила ее на стол углом к углу. Повернулась ко мне и посмотрела очень серьезно — так, будто снова объясняла что-то про политику.

Настюш, ты пользуешься моим блокнотом?

Да.

Ну вот, заодно поэкономишь. У меня тоже очень мало денег, Настюш.

Не знала.

Потому что я не говорила.

Может, нам найти работу?

Люба встала со стула и села ко мне на край кровати. Она взяла мою ладонь. Своей мягкой, нагретой под одеялом кожей я почувствовала ее холодные кости.

Настюш, есть вещи поважнее.

Например?

Например, наше будущее и будущее страны. Тебе надо себя беречь.

Для чего?

Для своей профессии. Все, что тебе сейчас нужно делать, — это становиться умной и сильной.

Мне тяжело.

Настюш, я не мастер поддерживать и обниматься, как… ну, твои другие подруги. Я сказала то, что сказала.

Ладно.

Соберись.

Хорошо.

Отдохни сегодня, Настюш, а завтра у нас важный день.

Люба положила ладонь мне на плечо и посмотрела в глаза. Потом она встала и молча ушла. Я почувствовала сильную усталость. Засыпая, я видела на веках фигуры. Через голову, от уха до уха, проскочила последняя мысль: какая же Люба странная рыба.

Нам нужно было сделать всего одну пересадку в метро.

Кажется, Люба хотела наставить меня на правильный путь. У меня не было сил, чтобы сопротивляться ей. Или хотя бы понять, подходит ли мне этот путь. Все вокруг не просто интересовались политикой, а находили в ней и воздух, и пищу — как кроты в земле.

Я считала, что таким, как я, нельзя тратить время и силы на то, что не прокормит и не согреет. И в то же время я уже не надеялась вернуть свою эффективную жизнь. За мои провинности Москва забрала все, что я успела приобрести и вырастить, пока находилась в ней.

Но я бодрилась. И надеялась, что, может быть, Люба даст что-то взамен моей жизни. И пусть оно меня не прокормит и не согреет, но вдруг откроет что-то значимое. Я хотела бы жить так же осмысленно и усердно, как это делала Люба.

Наш первый поезд в метро был обычным субботним, полупустым. Но когда мы с Любой перешли на другую ветку, нас втянула толпа и занесла в вагон. На унылых позднедекабрьских куртках трепетали белые кусочки ткани. Их раздувал вагонный ветер. Я не чувствовала ветра, мне казалось, что в поезде закончился кислород. В толпе мне стало страшно.

Всех людей в вагоне склеивала, как вишневая смола, темная и густая злость. А еще — что-то, мне тогда недоступное и противоречащее злости. Я чувствовала это причудливое смешение, но не могла его назвать.

Нам с Любой больше не нужно было вспоминать, куда идти. Нас вынесло на нужный проспект. В его названии тоже был белый цвет.

Белые ватманы, белые транспаранты. Пенсионеры с белыми розами.

Люба схватила меня за руку и потянула вглубь. Она оказалась неожиданно сильной. Мы с Любой были как тупой нож, который вдавливается в твердый и колкий кусок шербета.

Белые шарики с надписью «Перевыборы» качались и толкались над обычными человеческими головами. Они были как воздушные головы-дубликаты, вынесенные за пределы тела и предназначенные для политических идей.

Мужчина со сцены прокричал слово «резолюция». Сцены было не видно, но я представляла, где она. Голос протолкнулся через микрофон, провода, колонки и потому повис над всем проспектом. Толпа добавила свои голоса, и все они слепились в ревущий ком.

Слева от себя я увидела пять женщин, их рты были заклеены белым бумажным скотчем. Они стояли неподвижно и смотрели гордо.