Течения

Меня преследует жажда отомстить преподавательнице по античной литературе. На каждой пересдаче, из раза в раз, она видела перед собой больного, запутавшегося ребенка — и даже не спросила, все ли нормально. Не попыталась хотя бы подтолкнуть меня в сторону врача.

Все три раза она вместо приветствия произносила: «Ну что, будем бесплодно пытаться или сразу встретимся на комиссии?» — и улыбалась так, будто говорила что-то очень приятное. Это сводило меня с ума.

Позднее для каждого, кто знал меня в тот период, у меня появились отдельные злости, разные по величине и интенсивности.

Я ненавижу невролога из университетской поликлиники, к которому пришла, испугавшись провалов в памяти. Он спросил, не общалась ли я «с душевнобольными». Потому что, по его словам, «это заразно». Он с усмешкой слушал мои жалобы и один раз передразнил. Написал на бумажке «больше гулять, меньше пить» и выгнал.

Через несколько месяцев я пошла к главврачу поликлиники и попыталась пожаловаться, но не смогла пройти дальше секретаря. Мне не нужна была месть, я хотела, чтобы меня просто признали. Сказали: Настя, тот врач поступил с тобой ужасно. Помогли бы вырастить новый опыт на старых обидах. Отпустить прошлое, не проживая его заново. Но этого не произошло.

Я почти не злюсь на маму. Она знала, что со мной происходят плохие вещи. И один раз попыталась приехать, чтобы меня спасти, но я ее остановила — не помню, как именно, от того момента у меня осталось ощущение, что я изворачивалась.

Мама разом лишилась всей своей чуткости. Будто просто где-то ее обронила. Она все время пыталась угадать, что же происходит. Даже навязчиво. Иногда мне казалось, что ей просто любопытно. В каждом нашем звонке она перебирала варианты — и всегда промахивалась.

Один раз она спросила, не оттого ли я такая странная, что бросила Сережу, и пересказала слухи о нем. Якобы он начал пить и курить после расставания со мной, а еще его задерживала милиция. Как будто мне должно было стать от этого легче.

В другой раз, чтобы поддержать меня, мама отправила посылку и положила в нее витамин D. Тебе просто не хватает солнца, сказала она по телефону. После этого мама перестала спрашивать, что со мной.

Я почти никогда не делилась с ней сокровенным, потому что берегла ее. Почему-то я боялась, что мои проблемы буквально ее убьют. Но тогда все стало по-другому. Я обнаружила между нами такую огромную пропасть, что если бы сделала шаг навстречу маме, то упала бы и разбилась.

На Любу я злюсь слегка, потому что она сама не была в порядке. Люба сидела в клетке из гречневых зернышек, стеблей сельдерея и цифр, обозначающих калории. Она хотела как лучше и поддерживала как могла. Откуда же Любе было знать, что она распространяет страшную инфекцию?

Однажды Люба рассказала про флуоксетин. Еще его упоминали в группах про похудение. Из контекста могло показаться, что это не опасный препарат, а заклинание, способное расколдовать любую принцессу, даже очень толстую.

Мое желание сэкономить на еде исчезло, как карандашный набросок под масляными красками. К середине февраля его полностью перекрыло желание похудеть. Думаю, я хотела как можно меньше походить на живой функционирующий организм. Сделать так, чтобы моего тела стало меньше в этом мире.

Я пришла в аптеку, которую посоветовала Люба, и купила препарат — у меня даже не спросили рецепт. Перед тем как расплатиться, я увидела копеечную баночку с веселыми желтыми витаминками, какие раньше давали всем детям. Я представила на языке два кислых шарика, и рот тут же затопило слюной.

Я купила баночку с витаминами, вышла на улицу, высыпала в ладонь целую горку и положила ее всю в рот. Потом еще одну, а на полпути к общежитию я съела всю банку. Зашла в другую аптеку и купила еще одну.

Вечером я пошла на вечеринку к девочкам с другого этажа. Там я немного выпила и съела бутерброд с колбасой. Потом зашла в чужой туалет и несколько раз проблевалась. Куски розовой колбасы склеивала желтая слизь.

До сих пор не знаю, почему меня тогда стошнило: из-за витаминок или потому что я не хотела толстеть. Я пытаюсь вспомнить, совала ли пальцы в горло, но не могу.

Я не знаю, называть ли злостью то, что я испытываю к Вере.

Она каждый день бросала меня в беде и сама же приходила спасать. Только Вера могла так прямо говорить о дружбе и любви, как будто эти огромные сложные чувства не отличались от повседневных. Наверное, просто все ее чувства были огромными.

Вера предлагала сделать парные татуировки и тут же забывала об этом. Рассказывала про нашу будущую восхитительную жизнь и вскоре говорила, как в следующем году поедет доучиваться в Европу. Она все время подбрасывала меня до неба, а потом не ловила. Похоже, Вера и была бедой.

Вера совмещала учебу и стажировку, но у нее оставалось удивительно много времени и сил. Я все еще сидела над одним и тем же экзаменом, моталась в нем вместе с книгами и конспектами, как грязная тряпка в стиральной машине. А Вера уже записалась волонтером на донорскую акцию, которую каждый год проводили на факультете. Вера получила письмо с подтверждением участия и в тот же день опубликовала длинный пост. В нем говорилось, что мир спасут не серьезные дяди в костюмах, а малые дела и доброе сердце.

Веру попросили развесить плакаты по соседним факультетам, и я не могла отпустить ее одну бродить по холоду с тяжелой стопкой бумаги. Она редко носила перчатки, и я сразу представила ее красные и кровоточащие руки. К тому времени я уже сильно зависела от Веры и ее настроения.

И я пошла за ней, хотя у меня были учеба, пересдача и подработки на дегустациях. Все это казалось непосильной нагрузкой, я и так будто тянула телегу без колес, груженную кирпичами.

Я отобрала у Веры плакаты и понесла их сама. Мы впервые заходили на другие факультеты, показывали охранникам специальную записку, и нас пускали на все этажи. Мы вешали объявления на самых видных местах, потом бегали по чужим коридорам, хотя нас просили не отклоняться от маршрута, и страшно от этого веселились.

Иногда с Верой мне было очень комфортно, как если бы после выматывающего приключения я возвращалась домой, где, может быть, не прибрано и все время кто-нибудь ругается, зато все родное.

Я помню удивление от того, какими красивыми и непохожими друг на друга оказались все эти факультеты изнутри. Но что именно мне понравилось, забыла. Сейчас я жалею, что в те дни постоянно жила за пеленой. От этого волонтерства могло остаться хорошее воспоминание.

Вера попросила сфотографировать ее на зеркалку рядом с плакатом, который мы только что приклеили скотчем к стене факультета искусств. Она настроила фотоаппарат, но у меня все равно ничего не вышло — ни в первый раз, ни в пятый. Друг, вот что называется «не дано», смеялась Вера. Может, тебе на курсы фотографии записаться, говорила она, листая снимки. Вот тут вообще палец, блин, торчит. Друг, ну ты чего, может, к окулисту сразу?