Течения

Вера хохотала, я тоже старалась смеяться. На самом деле от ее слов мне стало плохо. Тогда я уже постоянно жила с ощущением, что порчу все, вплоть до целого мира.

А еще я уже два месяца ничего не постила. Мне приходилось с позором вести свою страницу с колхозными фотографиями, маленьким списком друзей и тремя ботами в подписчиках, потому что она была нужна для учебы. В конце февраля я удалила из аккаунта все записи и альбомы.

В кресла с подставками для рук то и дело запрыгивали бодрые румяные ребята. Некоторые обмякали, как только из них начинала по трубочке выползать кровь. Две девочки потеряли сознание, но их подхватил медик. Все доноры получили коробочки с шоколадками и соками. Кресла почти не оставались пустыми. Вера тоже сдала кровь, а я не стала.

Я высидела до конца, чтобы увидеть, как из журфака вытекает центнер молодой крови. Я ждала, когда покатят телегу с башней из бордовых пакетов. Или выйдет вереница медиков с холодильниками на вытянутых руках. Но не дождалась. Может быть, кровь все время выносили понемногу. Или я что-то упустила.

Веру похвалили за помощь в продвижении. А я узнала, что на станции переливания крови можно сделать все то же самое, что делали румяные ребята, только за деньги. Через пару дней я поехала туда.

На месте мне сказали, что за плазму платят больше всего и что ее можно сдавать раз в две недели. Я даже приободрилась, когда посчитала, сколько смогу заработать за месяц. На одном плакате был радостный мальчишка лет десяти. А сверху надпись: «Спасибо, донор!» Помню, что меня это нисколько не тронуло.

Еще помню, что не ощутила боли, когда мне проткнули палец. И что медсестре пришлось сжать мое предплечье, чтобы я обратила на нее внимание и наконец встала, потому что она закончила процедуру.

Мне сказали сесть в кресло. В вену втиснулась жирная блестящая игла, больше похожая на спицу. Через нее моя кровь выливалась в аппарат и там, как объяснила женщина в регистратуре, проходила фильтрацию. Потом ее возвращали обратно.

В самом конце процедуры я наконец почувствовала острую боль. Вена лопнула, слишком большую нагрузку дали, сказала медсестра.

Мы с Верой встретились вечером. Голова все еще подкруживалась, лопнувшую вену жгло. Я была вялой, как задыхающийся на берегу карась. А Вера, наоборот, шагала быстро, говорила громко и много — так, будто шла с кем-то драться.

В феврале Вера увлеклась политикой. Не помню, откуда она шла в тот вечер. Может быть, стояла в пикете. Или пила пиво с парнями, которые мечтали подготовить политическую акцию, но пока не решались. В последние дни февраля все обсуждали только панк-молебен и уголовное дело по нему — так неистово, будто могли прекратить процесс.

Я даже не хотела вникать в детали. Решила, что, если меня спросят, как я отношусь к этому уголовному делу, скажу, что плохо. Потому что так считала Вера, а она выбирала самую правильную точку зрения. В те дни я делала все, чтобы мне задавали как можно меньше вопросов.

По пути в общежитие мы зашли в супермаркет. Блин, я забыла деньги, друг, давай ты в этот раз заплатишь, сказала Вера. В ее руках был золотистый лоток с розовым куском рыбы, а также увесистый шар моцареллы в плотном пакете и четыре авокадо в сетке.

Я не могу это купить.

Друг, у тебя что, нет денег, — Вера будто испугалась. — Ох, блин, ну ты бы сказала мне сразу, я же не знала, я бы…

Деньги есть.

А… Тогда ты просто зажала?

Вера все еще выглядела разъяренной после встречи с политически заряженной компанией. Она набирала еду рывками, агрессивно. И так же резко бросила все на полку с крупами. Потом вышла. Я почувствовала себя виноватой перед ней, но сил догонять Веру у меня не было. К тому же я пришла за молоком, чаем и рисом.

Я оплатила покупку и вышла на улицу. Веру у входа я не нашла.

Но она уже сидела на кровати, когда я вернулась. Помахала мне рукой и улыбнулась. Чего ты так долго, друг, спросила она. Будто ничего не произошло. Я почувствовала радость.

Я не пересдала экзамен в четвертый раз. На середину марта назначили комиссию.

Теперь я совсем не уверена, но, кажется, в феврале случился еще один секс. Память тогда была слишком тонкой, рвущейся, а сама я походила на призрак. Нельзя доверять всем картинкам и ощущениям, которые прыгают в моей голове вокруг того периода.

Одно из этих туманных воспоминаний слишком тяжелое, прилипчивое. Я не могу выдавить из головы подозрение, что Вера растрепала всем, будто я экономлю на лучшей подруге. И связала это с моим как бы деревенским происхождением.

Но я точно помню, как Вера берет с тарелки последний бутерброд, протягивает его парню с гитарой и говорит: жуй быстрей, пока баба Настя не видит. Хохот, эта шутка всем нравится.

Еще одна картинка из головы. Вера беседует с кем-то серьезно, рассуждает: у деревенских людей свое отношение к материальному, это просто другой склад ума.

Не знаю, говорила ли Вера про меня или только намекала. По логике, я должна была отыграться. Такие слова были бы не просто обидными, а подлыми. Скорее всего, я отомстила. Правда же?

Помню очень костлявое голое тело в комнате-«двушке», в таких жили пятикурсники. Я представляю его вблизи и знаю, что такое тело вдавилось бы в меня, как в спелую хурму. Но был ли это настоящий живой парень? И кем он был?

Вдруг у меня было больше двух провалов в памяти? Обо всех ли я знаю?

Утешение я тоже находила в Вере. Иногда мне кажется, что хорошего было все-таки больше. Чаще всего я так думаю после приступов вины. Таких, которые поливают чем-то ядовитым и жгучим все мои разорванные, половинчатые и обожженные воспоминания о первом курсе.

Мы все время мечтали, каждый день, рутинно, с энтузиазмом. Вера добавляла в быт яркие фантазии, украшала пыльные углы жизни веселыми огоньками — и это до сих пор кажется мне редкой, поразительной способностью.

К экзамену по античной литературе я читала «Метаморфозы» Овидия, и из всей поэмы мне запомнился только Морфей, любимый сын Гипноса. Красивый быстрый юноша с венком из маков на голове. Вера была моим Морфеем, она утягивала меня в пещеру через поляну с красными цветами на тонких стебельках и поила соком сонных трав.

Мы собирались освоить автостоп и сначала доехать до Петербурга — недалеко, на пробу, чтобы понять основные правила. А после объездить всю Россию. Добраться до Карелии, двинуть далеко на восток.

Или сесть на поезд, который доставит нас к морскому берегу. Мы выйдем на какой-нибудь тихой станции, которую раньше знать не знали, и добежим до дикой бухты. Мы будем плавать там вдвоем, голые и бесстрашные, а потом вытремся футболками, нацепим мятые сарафаны и отправимся искать мороженое.

Каждый раз мы мечтали о новом месте, в котором очень скоро окажемся. Продумывали детали и составляли план. И места, в которых я никогда не была, становились в моей голове объемными и прорисованными.