Телохранитель Генсека. Том 2

Простуда — штука не столько серьезная, сколько неприятная. Народ шутит: если простуду лечить, то проходит за неделю, а если не лечить — пройдет за семь дней. Только вот чего бы точно не хотелось, так это весь отпуск проваляться в кровати! Однако так и вышло, к сожалению — ровно семь дней держалась температура.

Я терпеливо «лечился». Мать из фармацевтических средств признавала только одно лекарство — аспирин. Все остальное было из арсенала народных целителей. Я литрами пил отвары из трав, потом потел под одеялом. Парил ноги в тазике с завареной крапивой или горчицей. Не снимал колючие шерстяные носки, в которых тоже была насыпана горчица. Я даже спал в них! Терпел горчичники, пока спина не начинала гореть огнем. Дышал над паром, дышал над вареной картошкой, лежал на разогретой соли. И пил «Пертуссин»! С ума сойти, я и забыл, какой вкусной была эта микстура! А когда увидел на табуретке возле кровати плитки гематогена, едва слезу не пустил от умиления. Одну плитку съел сразу, запивая ромашковым чаем с медом, а вторую уже медленно, отламывая узкие дольки и смакуя. Такой вкусный, не чета химозе, заполонившей аптеки в 21 веке — со всевозможными ароматизаторами, начиная с кокосовых и заканчивая хрен знает какими.

Кажется, Евдокия Федоровна оторвалась на мне за все детство Медведева, когда ей было некогда заниматься сыном. Военные годы все-таки… Она тогда сутками пропадала на работе, возвращаясь домой только переночевать.

— Володечка, я куриный супчик сварила, тебе сейчас надо жиденького, — уговаривала она, присаживаясь на край постели с тарелкой и ложкой в руках.

— Ну поесть-то я сам могу, — ворчал я, забирая у нее тарелку, — с ложечки же кормить не будешь взрослого мужика?

Или заходила в комнату с коробкой в руках и распоряжалась:

— Поворачивайся на живот, банки ставить будем!

Банки — это шок и ужас всех советских детей!

Но с матерью не поспоришь, пусть даже она не совсем твоя мать. И я покорно поворачивался на живот, вытягивал руки вдоль тела и, повернув голову смотрел на нее. Банки — это ритуал, это священнодействие! Евдокия Федоровна открывала маленькую, похожую на медальку, жестяную баночку зеленого цвета, подцепляла пальцем вазелин и натирала мне спину. Потом брала карандаш, накручивала на него вату, смачивала одеколоном. Поджигала и, взяв в руки медицинскую банку, совала в нее маленький факел, чтобы пламя выжгло воздух. Шлеп-с — и банка на спине. Вскоре кожа втянется вовнутрь, и на спине потом останутся темные бордовые круги. Я лежал десять минут, улыбаясь. Помню, в детстве во время этой процедуры всегда переживал, что полыхнувшее синим пламя не удержится на карандаше и сожжет мне спину.

Окончательно выздоровевшим почувствовал себя через неделю. Вчера вечером еще слегка знобило, а сегодня утром проснулся бордрячком. «Всю неделю проболел… К врачу бы надо, вдруг воспаление легких?» — услышал я.

Да елки-палки! Рак жене вылечил силой мысли, Брежневу здоровье серьезно поправил внушением, а какое-то ОРЗ свалило с ног. Вот уж точно — сапожник без сапог! Получилось прямо как в сказке: какой бы огромной не была репка, а победила мышка.

— Мам, какое воспаление? Ну продуло малость, бывает, — постарался успокоить ее страхи.

— Я что, вслух это сказала? — удивленно встрепенулась Евдокия Федоровна.

Открыл глаза и удивился — матери Медведева рядом не было. Она сидела в соседней комнате. Ну что ж, это прекрасно! Так как означает, что ненадолго утерянная способность читать мысли снова вернулась. Возможно, болезнь и высокая температура блокировали мои таланты, но, к счастью, теперь я в порядке.

Я встал, натянул трико и футболку, прошлепал босыми ногами в горницу.

В комнату вошел Тимофей Федорович.

— Что, залечила тебя мать? Она своей заботой мертвого на ноги поднимет, — он хохотнул. — Сегодня вечерком давай мое лекарство принимать. Я баньку затопил, остатки хвори из тебя веничком выбью!

Он подмигнул мне, подумав: «Еще бы стакан водки с перцем, для надежности. Тогда точно никакая болезнь уже не вернется. Но раз не пьет сын, что поделаешь…».

Я улыбнулся. Вот водки с перцем мне точно не надо! Особенно, перед баней. У Медведевых, здоровье, конечно, отменное, но сердце — сложный орган и с ним лучше не шутить.

А баня у Медведевых была просторная.

В детстве Володи Евдокия Федоровна ставила на печку ведра, грела воду и купала малыша в тазу. Раз в неделю был такой вот «банный» день, обычно в воскресенье. Когда стали лучше жить, отец первым делом поставил баню. С парной и с большим предбанником. Возле предбанника стояла большая бочка с водой. Напарившись, в нее было приятно окунуться, потом выскочить и, фыркая, снова побежать в парную.

В бане я недолго посидел на скамье, сначала разогреваясь. Отец плеснул воды на каменку, клубы пара на миг обожгли легкие жаром. Потом привык и уже сам плескал воду на раскаленные камни в печи.

Тимофей Федорович ошпарил кипятком деревянный полок и сказал:

— Давай, ложись. Я тут тебе лекарство приготовил, — и он потряс веником. — Сосновый. Сейчас лечить буду!

«Лечил» он умело, тщательно охаживая меня веником. Я три раза с парилки выскакивал на воздух, пулей пробегал в предбанник и лил на себя из ведер ледяную колодезную воду.

После бани сидели в зале, за столом. Я вытянул ноги и наслаждался теплом, треском дров в печи и уютом осеннего вечера. Любовался фиалками на подоконниках — мать разводила их в огромных количествах. Евдокия Федоровна всегда что-то говорила. Она как-то умудрялась не замолкать ни на минуту, но при этом не надоедать. Принесла банку с чайным грибом, поставила на стол.

— Володя, твой любимый, как раз настоялся.

Меня передернуло. Гуляев с детства брезговал даже смотреть на эту жуть, с висящими вниз отростками. Так ни разу и не попробовал. Несколько раз друзья уговаривали попробовать камбучу — так в двадцать пятом году стал называться напиток из чайного гриба, но я так и не рискнул. Слишком сильным было предубеждение и брезгливость.

— Спасибо, я лучше чаю, — отказался я, наливая в кружку чай.

— Сейчас бы пивка с рыбкой, после баньки-то, — осторожно намекнул отец.

— Сын только после болезни, а ему пиво? — Евдокия Федоровна упрекнула мужа. — Он и так провалялся весь отпуск в постели, праздник пропустил. А ведь Василий такой праздник на День урожая закатил! Песни, пляски. Потом лотерею устроили, главный приз — поросенок. И представляешь, бабка Акулина выиграла?! Она тут же, не отходя от сцены, продала его втридорога. Нигде своей выгоды не упустит!

— В гробу карманов нет, — заметил отец.

— Ну ты не прав, она вон одному внуку мотоцикл купила, а правнучке пианино подарила, когда та в музыкальную школу пошла, — вступилась за соседку Евдокия Федоровна.

За окном залаял Дружок, но лай был радостным, так собаки встречают своих.

— Вот готов поспорить, что это Васька! — обрадовался Тимофей Федорович. — Пока ты болел, он все пытался к тебе прорваться. Но мать не пускала.

И точно, дверь распахнулась и в дом влетел Василий Панкратов. Став уважаемым человеком и председателем колхоза-миллионера, он остался таким же мелким, худым и вихрастым. Думал, сейчас кинется обниматься, трясти руку, предложит на радостях выпить. Но Василий меня удивил.