Тень Далиды
Шрифт:
А вышло то, что проснулся я один и опять без штанов. По левую руку, брошенную в сторону как чужая, вот только что, во сне или где, была Далида. Теперь ее нет. По правую руку, подвернутую под себя, под собственный зад, тоже никого, зато стоит бутылка с самоплясом. Три глотка на донышке. Это чтобы, значит, я встать смог и штаны застегнуть.
Дотягиваюсь до напитка, вливаю в себя без глотков весь остаток и впадаю в панику. Деньги! Эта узкоглазая тварь, бросившая меня в сраном сарае, наверняка обчистила карманы. По лицу пот холодный, по спине мурашки. А деньги лежат в куртке, нетронутые. Неужели я ей так понравился? Стало быть!
Признаться, это обстоятельство – не наличие денег, а уверенность в том, что я парень не промах, –
Вылезаю из сарая, оглядываюсь по сторонам. День. Кругом дома, приличные здания. В двадцати метрах улица, по которой машины едут, а по тротуарам спешат по своим делам пешеходы. Сарай мой стоит в проходном дворе рядом с каким-то гаражом, причем гараж открыт. Зайти, спросить, где вокзал? Надо же, как попал, а ведь думал, что торчу где-то за городом! Заглядываю в гараж, там мужик с «копейкой» возится.
– Браток, – говорю, – ты извини, как мне до вокзала добраться?
Он меня внимательно так с ног до головы оглядел, лоб наморщил и почесал в затылке.
– Чего-то не помню, – говорит, – такого братка. От поезда отстал, что ли? Поезд встал, а ты пописать пошел, да? А тебя не подождали, ширинку долго застегивал. Это ты в сарае храпел?
– Наверное, – пожимаю плечами. – Вообще-то я не храплю.
– Я храплю.
– Сочувствую.
– Я тебе сейчас посочувствую. Давай, проваливай отсюда, не до тебя. Выпить у меня нету.
– Мне вокзал нужен.
– Всем нужен.
– Мне ехать надо.
– Всем надо. Ты где стоишь, придурок?
– Где?
– На вокзале. Вон сзади тебя рельсы, видишь?
– Где?
– Это депо. Давай, проваливай отсюда, здесь нельзя находиться посторонним. Я не стал тебя трогать, пусть, думаю, выспится, а то заметут. Ты выспался, все. Давай отсюда.
– Депо?
– Депо, депо.
– А рельсы где?
– На шпалах лежат.
– А где…
– В Тавде! Вон, видишь тополя голые? Видишь? За ними рельсы. Пойдешь влево, как раз до Москвы доберешься.
– Вокзал влево?
– Влево рельсы. Вокзал сам увидишь.
– Да…
– Ну, что тебе еще?
– Я один в сарае был?
– Чего-о?
– Один, говорю, в сарае я спал.
– Нет, с поллитрой. Что, деньги пропали?
– Нет, не пропали.
– Значит, один, – смеется. – Иди, братец, иди себе с Богом. Не до тебя.
Я и пошел, куда он сказал, вышел на рельсы. Вправо был вокзал, шагах в ста пятидесяти. Голова гудела, мысли путались, однако бутылка пива помогла выстоять в очереди за билетом. Кассирша прониклась сочувствием, глядя на меня и мой военный билет, и уже спустя пару часов я ехал в Москву. Полдороги до столицы я провел как в бреду. Нет, попутчикам я не мешал, мой бред был внутренним. Я клял себя за идиотский срыв, гнал из своей головы Далиду с ее самоплясом, но, впадая в дремоту, все время видел себя лежащим в грязном сарае со спущенными публично штанами и сифилисом внутри.
Больше я уже не пил в дороге и к столице протрезвел окончательно. Не сказать, что с головой стало все в порядке, но мы с ней уже дружили. Ноги шли туда, куда следует, обходя места, где был риск нарваться на спиртное. Добравшись электричкой до родной Тулы, я увиделся с родителями, встретился с Лидой, друзьями и забыл свое дорожное приключение напрочь. Вспомнил я о нем не скоро, спустя два года, и вот почему…
2.
Машенька. Снова Саша
Лида дождалась меня, уже через месяц после моего прихода из армии мы сыграли свадьбу. Тут особо говорить не
о чем. Сняли кафешку, поели, попили. Кто-то надрался, кто-то подрался – типичная российская свадьба, на которой скучнее всего жениху и невесте. Первую ночь, как водится, мы с Лидой считали деньги, полученные нами застольем, строили планы. И это было единственным нашим занятием. Мы так увлеклись, витая в облаках наших мечтаний, что походили не на молодоженов, а на грабителей, провернувших удачную операцию по взятию банка. Вконец утомившись подсчетами, мы в изнеможении рухнули на супружеское ложе и попросту отрубились.Интим пошел после свадьбы, когда мы почувствовали блаженство, наступившее с уходом последнего гостя. Тесть купил нам однокомнатную квартиру, и мы в ней были счастливы почти год. Я сразу устроился на работу, причем не горным инженером, диплом которого у меня был, а художником в крупном автопарке. Кроме зарплаты, вполне приемлемой по совдеповским меркам, я каждый день имел как минимум пятьдесят рублей за исполнение разных личных заказов, вроде лент на венки умерших родственников работников автопарка или наглядной агитации для учебных заведений и предприятий Тулы. С моими заработками мы могли позволить себе жить легко и свободно, не считая дни до зарплаты, как считало их большинство наших сограждан. Лида забеременела через два месяца, все шло согласно нашим планам. Я считал дни, когда стану отцом.
Случилось это в сентябре. Десятого числа, в понедельник, мне позвонили из родильного отделения больницы на работу и сообщили, что Лида разродилась трехкилограммовой девочкой. Мне было без разницы, мальчик-девочка, я хотел поскорее почувствовать себя полноценным мужчиной, отцом своего ребенка, чтобы вырасти в своих глазах и глазах окружающих. Так мне тогда это представлялось. Тотчас я перезвонил матери и теще, поздравил их с внучкой. Мать несказанно обрадовалась, реакция тещи была сдержанной. Выяснилось, что она уже побывала у дочери и видела новорожденную в окно.
Но что там можно увидеть, в окне четвертого этажа, если стоишь на улице? Я принимал поздравления знакомых и родственников, с нетерпением ожидая, когда Лиду с младенцем выпишут, и я смогу взять на руки свою дочурку. В четверг я поехал в роддом, приятель подвез меня на своей «Волжанке», которые в ту пору еще котировались и даже считались неким шиком.
Нянечка или медсестра, не знаю кто там, вынесла нам на улицу ребенка, завернутого в одеяльце, перевязанное ленточкой. Она улыбалась, все шло по канону. Лида держалась позади нянечки и выглядела усталой. Младенца с пафосом вручили мне в обмен на бутылку шампанского и букет роз. Сердце мое дрогнуло, я едва не заплакал. Очень хотелось открыть личико дочки, на которое был наброшен кусочек покрывальца, однако Лида неожиданно воспротивилась.
– Не надо! Она спит, дома посмотришь.
– Еще налюбуешься! – поддержал ее мой приятель, подмигивая мне и выруливая на трассу. – Мало не покажется.
Когда дома Лида развернула младенца, начавшего уже хныкать, я стоял за ее спиной, тая в блаженной улыбке. Эта улыбка сошла с моих уст, едва я увидел девочку как она есть.
Передо мной лежал младенец женского пола, тут никаких сомнений быть не могло. Ручки, ножки, все прочее тоже было на месте. Лицо, вот с чем у меня возникли сложности. У нашей Маши – мы ее сразу решили так назвать, еще до рождения, для парня было припасено свое имя, – так вот, лицо у нашей Маши мне сразу не понравилось. И волосы на голове. Какие волосы на голове трехдневной девочки? А такие: густые и черные, как крыло ворона. Как смоль, как уголь. Я, помнится, уставился тогда на свою жену и подумал, точно ли она натуральная блондинка. Хотя и знал, что точно, но искал какое-то объяснение странной волосатости нашей дочки, вернее цвета этой волосатости, потому что я, как и мой отец, рыжий до неприличия. Это что ж, если рыжего скрестить с белой, получится тьма египетская? Каким образом?