Тень мачехи

— Ты посмотри, какая вредная машина! — с восторгом сказал Александр Ильич Совка, терзая таблицу цветовой настройки нового телевизора. — Эля! Я никак не разберусь в этом меню. Ты же умница, посмотри, что я, старый дурак, неправильно делаю!

Он сидел в кресле, широко раздвинув колени и опершись на них локтями. Элина скользнула между ним и коробкой от плазмы, легко коснулась губами седых волос мужа, погладила его широкую спину.

— Сашка, мне некогда, прости, — с сожалением сказала она. — И потом, я верю, что ты справишься. Я лучше тебя только компьютером и стиралкой владею, забыл?

Муж поднял на нее удивленный взгляд: куда, мол, собралась, ведь только приехала? А она охнула, всплеснула руками:

— Ну что ты опять этот свитер надел, у него локти дырявые? И босиком не ходи, от балкона сквозит! Я приоткрыла, а то петуниям от батареи жарко. Всё, убегаю!

— Я провожу, — Александр прошел за ней в прихожую, встал, опираясь плечом о дверной косяк. Темно-карие, как у Анюты, глаза смотрели внимательно и цепко. Пытаясь избежать этого взгляда, Элина присела на тумбу, застегивая сапоги.

Муж снял с плечиков ее шубу, растопырил, дожидаясь, пока она нащупает рукава. И приобнял сзади, неловко чмокнув в шею.

— Скуча-ал твой дурак шестидесятилетний, — певуче прошептал он.

Теплое дыхание шевельнуло ее волосы. И Элина обмякла в его руках — таких надежных, родных… Ей вдруг захотелось расплакаться, открыть ему всё, поделиться. Ведь с кем еще, как не с ним — с которым прожито без малого сорок лет? И ни разу за все это время он не подвел ее. Ни разу не предал.

— Элька, у тебя всё в порядке? — спросил он, будто угадав ее мысли. — Ты грустная какая-то с тех пор, как приехала.

— Саш, не бери в голову. Просто дела, — заверила она, высвободившись и повернувшись к зеркалу, чтобы не пришлось прятать глаза. Старательно накрасила губы — всегда успокаивалась, сосредотачиваясь на таких мелочах. Подхватила сумочку и сказала, открывая дверь:

— Я на пару часов. А потом поедем кухню выбирать, не забыл?

— Дождусь, куда я денусь… Перчатки взяла? — напомнил он. — Не замерзни там!

Совка кивнула и притворила за собой дверь. «Правильно, что не сказала, — подумала она, нажимая на кнопку лифта. — Потом… если будет, что сказать».

Александр постоял, задумчиво глядя в закрытую дверь. Снял трубку радиотелефона, набрал номер.

— Анюта, доча, привет! Быстро рассказывай, как дела, — скомандовал он. — Как съездили? Победили фашистов?

Дочка рассмеялась: заливисто и звонко, как всегда. И глубокая морщина, прорезавшая его лоб, разгладилась: значит, не случилось с его девчонками никаких неприятностей.

А Элина, прогрев мотор своего миниатюрного «Пежо», вырулила на дорогу. Эту машину подарил ей зять — знал, что она хотела жучка-малолитражку, который проще найдет себе место на разбухших от транспорта московских магистралях. Сейчас ее миниатюрный «пыжик» легко обегал монструозных железных собратьев, лавируя в плотном в уличном потоке. И, если посчастливится не попасть в пробку, примерно через полчаса он доставит хозяйку к больнице — той, что была указана в статье.

Впрочем, у дальнего перекрестка уже намечалось столпотворение. Автомобили собрались мушиной стаей, ползли едва не друг по другу, кто-то кому-то гудел гневно и отрывисто, будто ругался на азбуке Морзе. А сверху, от рекламного щита, поглядывал человечек в синей робе. Опираясь на рыжую ногу автомобильного подъемника, он пытался открепить хлопавший на ветру баннер с угрожающей надписью «Скидок не будет!». В своей надмирной люльке он был, словно зубная щетка в стакане.

И Элина подумала, что одинокая зубная щетка — такой обыденный, и оттого, пожалуй, самый страшный символ человеческой ненужности. Мысли снова вернулись к дочери. Неужели и она останется в одиночестве?

«Как бы ни сложилось, я не допущу, чтобы Анюте пришлось пройти еще и через это», — твердо решила Совка. И бессонная ночь, проведенная ей на жесткой, набитой колкими раздумьями, подушке, отпустила Элину. Все эти вопросы — «Что сказать той женщине?», «Что делать, если в статье — правда?» — вдруг получили один ответ. Что бы ни происходило, жизнь будет продолжаться. Ведь у того, кто наполняет Чаши и мастерит Кресты, на всё есть свой резон.

Подкатив к больнице, она пристроила «пыжика» рядом с видавшим виды бордовым фургоном. На его боку красовался полустертый логотип второсортного телеканала, по крыше распласталась опущенная вниз спутниковая тарелка. Выйдя из машины, Совка с удивлением заметила стоявший неподалеку белый «Соболь» другого телеканала, а затем и темно-синий форд с логотипом газеты. «Что за медиа-слёт? — с неудовольствием подумала она. — Вот ни раньше, ни позже…»

На входе она едва не столкнулась с низеньким пожилым толстяком, катившимся ей наперерез — туда, где слышалось бурление голосов, и загорались вспышки фотокамер. Скользнув взглядом в ту же сторону, Совка приросла к серому граниту пола: перед скопищем журналистов стоял ее зять с той самой незнакомой женщиной, державшей на руках малыша в сиреневом комбинезончике. Ребенок хныкал, и молодая мать трясла перед ним ярко-рыжей погремушкой.

— …поэтому я решил оказать этой семье помощь, — говорил Волегов. В двубортном, сером с искрой, костюме, он казался еще солиднее и выше. Широкая улыбка и открытый взгляд располагали к себе, но отчего-то казались Совке чужими, неестественными. Врёт? Или просто нервничает перед камерами?

Кто-то из журналистов спросил с уважением:

— Я правильно понимаю, что вы не хотели афишировать этот факт?

— Да, потому что к моей предвыборной деятельности он отношения не имеет, — кивнул Волегов. — И хотя Наталья Ивановна Куницына обратилась ко мне, как к будущему депутату, я помог ей, как человек человеку. Используя личные средства, а не партийный капитал.

— Наталья, вы счастливы? — задушевно спросила молодая журналистка, тыча микрофоном почти в лицо Куницыной. Оператор, стоявший за ее спиной, направил на Наталью объектив телекамеры.

— Да, конечно, — ответила женщина, отводя взгляд. И добавила сковано, — Я хочу поблагодарить Сергея Ольгердовича, он спас жизнь моей дочери.

Толстяк, едва не сбивший с ног Элину, уже протиснулся сквозь толпу журналистов и встал перед камерами.

— Как представитель партии «Звезда демократии» хочу отметить, что поступок Сергея Ольгердовича стал для всех нас примером скромности и человечности! — заявил он.

— Господин Слотвицкий, вы говорите так, будто для ваших партийцев это нонсенс, — подколол его высокий бородатый мужик с фотоаппаратом. По рядам журналистов прокатился смешок.

— Я знаю, что вам хорошо платят за подобные вопросы, господин Матвеев, — парировал толстяк. — Но в этой ситуации, я думаю, комментарии излишни. Поступку Сергея Ольгердовича аплодировала бы даже мать Тереза.

— И все-таки, господин Волегов, я хочу уточнить, — встряла женщина лет сорока, одетая в серое балахонистое пальто-оверсайз. — Вы действительно не являетесь отцом этого ребенка?

— Нет, — мотнул головой Волегов, на мгновение прикрыв глаза. — Это не моя дочь.

— А, может быть, Наталья доводится вам родственницей, или давней знакомой? — не унималась журналистка.