Тени стёртых душ

Тело дрожало под давлением последних мгновений, а легкие разрывались от едкого привкуса атмосферы, пропитанной гнилью реальности и чересчур сухой пыли. Люси безмолвно плакала, ловя ртом этот протухший людскими сожалениями и ангельскими убеждениями воздух, от которого хотелось только задохнуться.

— Почему это все так тяжело?

Медленно закрыв глаза, она прикусила губу и, трясясь от боли, выдохнула.

— Быть человеком так тяжело, Нацу, — закрыла глаза, — так почему же мне настолько хочется им быть?

Надломлено произнесла и вздрогнула, когда почувствовала, что тот крепко ее прижал к себе, заставляя уткнуться носом в крепкую тяжело вздымавшуюся грудь. Она чувствовала его пламя в нескольких миллиметрах, оно заглатывало сердце, несносно ревя от томительного молчания.

И Люси не выдержала.

Навзрыд рассказывала о той прошлой девочке-мечтательнице, которая вырвалась на свободу, потеряв родителей;

которая наивно полагала, что ошибалась в некоторых людях;

которая любила солнце только лишь потому, что ее волосы имели схожий цвет;

которая терпеть не могла горький шоколад, потому что однажды ее заперли в комнате, оставив шоколадку на постели, а в это время ее мать умирала, воя и хрипя двумя комнатами дальше;

которая жила по-своему, но почему-то каждый раз ловила себя на мысли, что такое и жизнью-то не назовешь.

И теперь она кашляла, отчаянно цепляясь за плечи Нацу, глотая слова во всхлипах, заглушая звон в ушах сорванным дыханием и хриплым шепотом.

А он молча кивал, сжимая осторожно, но крепко, и иногда поглаживая по голове, стискивая челюсть, понимая, что эта девочка-мечтательница вовсе не погибла. Он — внутри мальчик-лунатик — чувствовал пожар, который лизал ребра ядовитыми языками. Чувствовал и знал, что эти два ребенка не могут так запросто погибнуть.

Он до сих пор верил.

Точнее, надеялся, что все еще способен на это.

***

Солнце гордо плыло по небесному своду, мигая сквозь не слишком плотные завесы зимних туч. Одаривало землю своим теплом и заражало атмосферу светом. Воздух покалывал кожу, словно прошивая откликами инея, стискивая глотку, задерживая обжигающее дыхание внутри людей. Затем разносился по улицам, смешиваясь с крошками подтаявшего снега-грязи, что мягко устлался под ногами прохожих.

— Зачем мы здесь? — неуверенно промолвила Люси, ступая по хлипкому покрытию крыши, усыпанному мокрыми пятнами и кучами грязных зимних следов недавнего мороза.

Нацу, молча качнув головой вперед, улыбнулся и закрыл глаза.

— Подними руки, — ответил тихо, блаженно вдохнув.

— Что ты… Зач-чем?

— Просто подними руки, — настойчиво повторил, обернувшись к ней.

Она медленно подошла к краю крыши и устремила взгляд туда же, куда мгновение назад смотрел Нацу.

— Ты такая странная, — разочарованно цокнул тот и, оказавшись рядом, аккуратно поднял обе ее руки вверх.

Люси растерянно ойкнула, но спустя секунду вдруг поняла, почему он говорил ей об этом. Она ощутила невероятный прилив свободы, в венах защипало горячими прикосновениями. Прохлада приятными объятиями окунула легкие в пространство без теней, прошептав «отдохни».

Она чувствовала, что летит, хотя стояла босыми ногами на металлическом карнизе.

А еще понимала, летать без крыльев — намного приятнее.

Небеса не давили, переливаясь искрящимися вспышками по ветру, смешанному со снежной пылью.

— Когда мне было нестерпимо больно первое время, я ходил сюда, поднимал руки и кричал, — задумчиво пробормотал Нацу, становясь рядом и вглядываясь в тень горизонта, — пару раз здешние жители шипели мне, чтобы заткнулся, вызывали полицию, некоторые отчаянные сами пытались залезть через свои балконы на крышу, чтобы вломить мне, — усмехнувшись, вспоминал. — Мне было плевать, так хреново себя чувствовал.

Немного помолчав, он поджал губы и сомневаясь произнес:

— А ведь я кричал в небо, — сухость во рту, — молил о том, чтобы ее вернули, забрав меня взамен, даже если и в ад, — смешок, — хотя только на него я, в общем-то, и заслуживаю.

Тяжело выдохнув, Люси приоткрыла рот и хотела что-то сказать, но слова комом застряли в горле.

Нет, Нацу, ты не попадешь в ад.

Нет, Нацу, ты не заслуживаешь этой участи.

Нет, Нацу, мертвые к жизни не возвращаются.

Нет, Нацу, нет.

— Кого я должен простить, Люси? — вдруг прервал ее раздумья.

Прищурившись от ветра, она чуть наклонила голову, заглядывая вниз, на улицу, где копошились привычным мрачно-спешащим потоком люди. Грешники, без права очищения, ожидающие своей очереди погибнуть; верующие в Бога сильнее собственных надежд; простые прохожие, которые выполняют эту же роль и в устройстве мира.

Они все — временные шестеренки, заставляющие мир вращаться под влиянием законов физики и божественных устоев.

— Самого себя, — сглотнув, ответила она и перевела взгляд на замешкавшегося Нацу.

— То есть… — попытался он понять.

— Ты похоронил грехи в себе, веря в то, что никогда больше не наткнешься на них, — медленно поясняла, — но до сих пор не смог простить за то, что совершил.

Тот вдруг хохотнул и с усмешкой произнес, качая головой:

— Никто не в силах простить убийцу.

— Но ты не убийца, — твердо произнесла Люси и сжала ладони в кулаки.

Нацу горько выдохнул и, устало потирая висок правой рукой, неуверенно спросил:

— А потом, если прощу, я умру, — на языке будто песок прилип, — верно?

И сердце стучит.

Опять так громко, что ребра дрожат от ударов.

Прикрыв глаза, Люси ловила ощущения кожей. Стояла на морозе, но внутри горела.

Тлела от тяжести цепей, которые приходилось тянуть за собой, забирая по одному звену, стирая с них толстый слой пепла, именуемого ложью.