Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Разгромленный было «Дунайский союз» начал усиленно возрождаться, как и полузабытое теперь «Общество тёмной воды».

Вылезли из подполья наци-скины и всякая падаль.

Учитывая то, как слабо и нерешительно было новое правительство и как решительны и бодры ультраправые, – было очевидно, что перед страной маячит перспектива новой диктатуры.

«Спустя столько лет мы вернулись туда, откуда начинали даже не мы, а наши предшественники», – грустно думал Женька, когда ехал сюда.

***

Он выехал на автобусе из Твери рано утром.

Он долго ехал, всё глядя при этом в окно. Всё это время он поражался, насколько же сильно не изменилась страна.

Даже этот автобус – всего-то навсего старый ЛиАз, «Волжанин», который рекламировали как крутое новшество году этак в 2015-м. На таких тогда ездили в Москве. Сейчас ездят на чём получше, а это старьё отдали в утиль. То есть отправили работать ещё пятьсот лет на проселочных, сплошь грунтовых или бетонных дорогах Тверской губернии.

И те же чёрные покосившиеся деревянные домики за окном, и та же пыльная просёлочная дорога, и то же алое Солнце восходит из-за бескрайних лесов, и тот же таинственный туман в голубоватом воздухе раннего утра.

И вот, наконец, когда взошло Солнце, и небо стало сначала золотым, потом бледным и наконец сапфирово-синим, – автобус стал приближаться к знакомым с детства местам.

Он долго петлял по берегам озёр, поднимая за собой гигантские облака дорожной пыли с грунтовок.

Наконец, переполненный бело-зелёный автобус встал на автовокзале Осташкова.

Женька сошёл на землю. Все тело гудело от невиданной тряски.

Проходя мимо старух, торговавших помидорами и рыбой, Женька подумал: «А ведь в этом городе всю жизнь хотел побывать Марат. Он так ни разу и не доехал сюда. А для меня этот город почти родной. Вот и опять я здесь.».

И он вспомнил, что было бы неплохо навестить могилку товарища Марата, а то за ней совсем никто не ухаживает.

Впрочем, он сам не помнил точно, где она находится.

Он ходил по улицам городка, которые теперь, после многих лет отсутствия ремонта, все сплошь сделались грунтовые.

Он смотрел, как разрушались старые купеческие особняки и другие здания. Каждый раз, когда он приезжал сюда, он старался обойти каждый дом, чтобы отметить произошедшие с ним за время его отсутствия разрушения.

Возможно, эта любовь смотреть за увяданием досталась ему от Мели.

Он долго блуждал по раскалённым и пыльным улицам Осташкова, глазел на разрушенные, точно кончилась война, здания.

Женька обошёл весь город и вскоре вышел за его пределы. С широкой просёлочной дороге он свернул на узкую тропу. Она вела куда-то в лесок, расположившийся на самом берегу озера.

Лес был относительно молодой и не очень густой. Солнечные блики свободно пробивались сквозь листву двадцатилетних клёнов. Они падали на коричневатую рассыпчатую земли, то быстро и ловко, но наоборот, медлительно и грустно, как в старом вальсе, бегали по ней.

Вдалеке сквозь деревья можно было разглядеть гладкие точно полированный меч воды озера и бледно-голубое небо, точно сошедшее с раскадровку какого-то аниме.

Егоров прошёл по тропе дальше и оказался там, где всегда хотел оказаться. Он стоял перед заброшенной католической церковью, – той самой, какую он когда-то видел на картинке.

Он вспомнил. Он вспомнил, как когда-то, когда он был совсем маленьким, мама возила его на Преображение в монастырь Святой Матроны Московской в Москве. Он вспомнил яркий летний день и тенистый парк, где неспешно разгуливали монахини. Вспомнил ползающих на коленях плачущих баб, которые приехали поклониться иконам. И вспомнил ни то альбом, ни то Календарь с фотографиями разрушенных и брошенных церквей, который тогда купила ему мама. Казалось, Календарь был больше его самого.

Он вспомнил, как они потом поехали в «Дом книги» на Новом Арбате и как он разгуливал среди голубоватых стеллажей с детской литературой. И как потом они купили пирожные картошка и поехали домой. И как он дома пил чай и просматривал альбом.

Именно там он впервые в жизни увидел эту церковь.

Это была старая маленькая католическая часовенка, построенная ни то в конце восемнадцатого, ни то в первой половине девятнадцатого века. Она была выполнена в равеннском стиле с массивными круглыми арками. Вся она была из красного кирпича. Только фундамент был каменный.

Главный купол давно провалился и осыпался. Западная и южная стены лежали в руинах. Стояли только две стены: над ними возвышались остатки арок и сферических куполов.

В северной стене прямо над входом располагался пыльный и замусоренный, чудом сохранившийся здесь небольшой витраж в свинцовой сетке. Сквозь него метро и грустно пробивалось полуденное Солнце.

«Ишь ты, выжило оконце-то», – подумал Женя.

Женя вспомнил эти места.

Когда он был совсем маленьким часовня ещё не так сильно разрушилось. Ещё не облезли окончательно мозаики со стен, не облупились с внешних сторон куполов последние куски черепицы.

Да и молодого леса вокруг не было. Часовенка стояла посреди небольшого зеленеющего Луна. Все эти годы лес наступал сюда, захватывал это место, как он захватывает ацтекские города в джунглях Юкатана.

На фото в старом альбоме место это казалось не настолько унылым.

Что ж, теперь часовню ждали серьёзные работы по восстановлению.

Это была та самая фамильная часовня рода Летуновских. Когда-то давно, ещё когда Уля уезжала из России, Марат обещал ей приехать сюда и восстановить её. Так и не приехал. Не успел.

Зато успел переложить это обещание на Женьку.

«Ну, – тихо, почти шёпотом произнёс Егоров, – встречай, хозяюшка. Евгений Егоров по приказу Коминтерна прибыл.».

Ещё немного побродив по грудам битого кирпича и черепицы, Женя вернулся в гостиницу.

Бросив рюкзак в номере, Егоров зашёл в кафе. Выпил кофе, позавтракал и пошёл на пляж. По пути, однако, он загляделся на поросший березами и плавучими ивами утёс. Там он заметил одинокого рыбака, который обратил на себя его внимание.

В тени сидя на табуретке удил рыбу никто иной, как Сашка Румянцев – школьный знакомый товарища Нигматулина.

Женька сразу его узнал. Тот был уголовником и когда-то давно помогал организовать поставки оружия для революционеров.