Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Судьи сидели с каменными лицами и спокойно слушали весь тот бред, что зачитывал прокурор.

Из свидетелей вызвали только Сысоева и Алису Орлову.

Сысоев мямлил и ничего толком сказать не смог. Орлова сначала начала отрекаться, но в конце концов подтвердила свои показания.

Один раз к суду пришёл Виталий (он же Георгий)

Артамонов. Поддержать меня пришёл. К сожалению, паспорта он не захватил, а потому в зал его не пустили.

Журналистов и прочих общественников не было вовсе.

Когда последнее из заседаний кончилось, жирдяй зачитал обвинение: прокуратура потребовала для полгода в колонии общего режима.

Судьи удалились минут на тридцать. Затем они пришли и Главный из них зачитал приговор: тридцать тысяч рублей штрафа.

Мы с родителями и адвокатами вышли из зала суда. На часах было 17:44. Воздух был душный, горячий, в нём пахло приближающейся грозой. Небо было затянуто тучами. Всюду царил чарующий и милый сердцу полумрак, предшествующий хорошему июльскому ливню.

Мы сели в машину. За окном начал накрапывать мелкий дождь.

На следующий день отец съездил в «Сбербанк» и оплатил штраф.

Впервые за долгое время можно было вздохнуть спокойно.

Через несколько дней отец представил меня одному из своих знакомых земельных брокеров. Он отвёл меня в роскошный офис на Николоямская улице. Там меня встретил отцовский друг – Денис Артамонов. Он поговорил со мной да и принял меня на работу.

Работа была тяжёлая. Связана она была с велением баз данных и финансовой отчётности.

Каждое утро я вставал где-то в четыре или пять часов утра, делал свои дела, а затем одевался и ехал на работу. Приезжать надо было к восьми часам.

Я помню, как спешил с утра пораньше на работу. Как выходил из дому и вдыхал чуть прохладный, ещё не испорченный полуденной жарой летний воздух. Помню, как благоухал жасмин и разные травы и как птицы пели в кронах могучих тополей.

Я трясся в полупустом вагоне метро.

Каждый раз, когда поезд проезжал мимо реки, я на минуту-две замирал в немом восторге. В алеюще-золотистых лучах утренней зари волшебным огнём вспыхивали огромные башни небоскрёбов МоскваСити. Солнечные лучи причудливо раскачивались на поверхности холодных голубых волн Москва-реки, разукрашивая их ярким золотым цветом. Дувший неведомо откуда тёплый ветер вздымал водную гладь. На ней сонно покачивались деревянные и надувные рыбацкие лодки.

Весь день я работал, а потом шёл домой. Ехал до станции метро «Киевская», а оттуда уже шёл пешком до дома. Вечером – ужин и пробежка. Спать я попрежнему ложился в восемь или девять вечера. Успевал мало. Латынью удавалось позаниматься лишь по дороге на работу да ещё утром перед работой.

Но лето подходило к концу. Наступил сентябрь. Пора было идти в университет.

Денис Артамонов был опечален тем, что я покидаю его фирму. Он нахваливал меня как лучшего сотрудника и сокрушался по поводу того, что такого понятливого специалиста ему удастся найти ещё не скоро.

В этот раз я не стал испытывать судьбу и поступил на политологический факультет в МПГУ.

К сожалению, бесплатных мест на политологической программе теперь не было. Пришлось родителям взять кредит на моё обучение.

Начальник мой, разумеется, узнал, куда я поступаю, и тут же приободрился.

«Ничего, на политтехнолога выучишься, – выведешь меня в депутаты!» – сказал мне на прощание отцовский знакомый.

Впрочем, после такого прощания он мне ещё часа полтора рассказывал про свои планы стать депутатом.

Я поблагодарил его и вышел из конторы. За полтора месяца тяжёлой работы мне заплатили всего-навсего семь тысяч рублей.

Печалька.

 Глава тридцать вторая. Свобода.

Впрочем, главное событие того времени не было связано ни с работой, ни с университетом.

Как только я освободился от уголовного преследования, – я тут же принялся восстанавливать старые и приобретать новые связи в левой среде. Я писал всем своим знакомым левакам, писал левакам незнакомым, писал письма во все левые организации. Я всем предлагал свои услуги и вообще был рад сотрудничать с каждым.

Времени у меня было мало. Встречи я обычно назначал на выходные дни. Пару раз встречался с товарищами вечером после работы.

Помню, с какой радрстью я оставлял офис и брёл по шумным и пыльным улицам летней Москвы. День близился к закату, и солнечные лучи уже не обжигали, как в полдень, но лишь мягко грели. Длинные тени ползли по серому асфальту. Над дорогой вставало густое марево тумана выхлопных газов и подымающейся неведомо откуда водяной взвеси.

Марево поднималось всё выше и, казалось, начинало сливаться с розово-голубым московским небом.

Воздух был сырым и пахучим. Пахло бензином, соляркой и цветами. Пахло благовониями из кальянных, ментоловыми и другими подслащёнными сигаретами и самыми дивными яствами из московских ресторанов.

Пахло миррой и ладаном из московских церквей.

И я шёл по этому чудесному городу домой. На мне была белая рубашка с короткими рукавами, школьные брюки, кожаные туфли и ремень. В правой руке у меня болтался портфель с бумагами, и я чувствовал себя таким важным мелким чиновником, что казалось, ещё немного, и я лопну от гордости.

Наверное, если бы вы увидели меня тогда, вы бы покатились прямо на пыльную улицу от смеха.

Это случилось 28 августа 2020 года. Как сейчас помню этот день.

Это был как раз такой вот тёплый и ласковый летний денёк. Я решил заехать к товарищам на станцию метро «Комсомольская».

Там как раз недавно образовалась какая-то жилищная коммуна. Мне про неё рассказал Венедикт Кумарин.

Я подумал: «Комсомольская» рядом, – как раз после работы успею. И успел.

Я помню, как приехал на станцию, нашёл тот самый выход, перед которым находился фонтан, поразился немного местной толкучке и грязи (как-никак вокзал рядом!), а затем пошёл искать нужное мне место.

Место я нашёл. Не сразу, но довольно быстро. Пару раз пришлось позвонить Мише Кондратенко, чтоб он подсказал дорогу.

Этот Кондратенко был организатором коммуны. Родился он в Норильске и до двадцати лет был хикканом. Потом решил «радикально социализироваться», по его выражению. Стал ездить автостопом, жрать с помоек и осел в конце-концов в Москве. Тут он бездельничал, жрал за чужой счёт и эксплуатировал коммунаров.

Впрочем, как человек он был совсем не так плох. Для своих целей его использовать было можно.