Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Из-за особенностей работы Лягушкин часто пропускал школу. На учёбу он со временем совсем забил. Учился через пень-колоду.
Карьера его, однако, поползла в гору. Не сразу, конечно, со временем.
Помню, один раз я встретил его в метро на станции Кунцевская. Он тащил на себе четыре тяжеленные сумки. Этот парень с трудом ковылял по платформе. Вдруг одна из сумок лопнула и оттуда вывалился целый неощипанный гусь. Точнее, туша гуся.
Лягушкин в это время как раз садился в поезд. Он уже зашёл в вагон, когда туша вывалилась из его сумки и попала прямо в узкий проём между платформой и поездом.
Миша громко ругнулся матом и тут же полез её доставать. Его прижало дверями. Тогда он выскочил из поезда
В тот вечер этого гусака подали на торжественном ужине в доме у Боженко.
Со временем Лягуха дослужился до звания личного тониного шеф-повара. В мае 2018-го он был удостоен второй категории.
Надолго он там на задержался. В феврале 2019-го его произвели в рабы первой категории.
Лягушкин радовался, но это была для него пиррова победа. Не прошло и месяца, как в школе начались аресты. Полицейские искали тониных сподвижников. Юлька, Света и все причастные быстро покинули страну.
Лягушкин покинуть страну не успел.
Это случилось солнечным апрельским утром. Снег да окном к тому времени уже почти растаял. Лишь кое-где в тенистых углах двора да под деревьями лежали почерневшие горки тающего на глазах снега. Кругом было грязно, и Земля была такая жирная и чёрная, точно не Земля это была, а гуталин или гудрон. Светило солнце, пели птицы, а на веточках хилых деревьев набухали почки.
Лягушкин судорожно бегал по своей квартире, вытряхивал из шкафов вещи и срочно забивал ими огромные чемоданы и не менее большие дорожные сумки. Чемонадонов и сумок было много. Следователи утверждали, что всего их было четырнадцать.
Загранпаспорта были подготовлены, билеты на самолёт куплены. Внизу уже ожидало такси.
Миша укладывал последние вещи в последний чемодан. Для того, чтобы тот закрылся, он решил сесть на него.
В этот момент в дверь позвонили.
«Откройте, полиция!» – закричал тоненьким противным голосом молодой смазливый опер.
Лягушкин не открыл. В следующую минуту ОМОН вышиб двери в квартиру семьи Лягушкиных.
Мину арестовали прямо на чемодане. На его собственном чемодане.
Когда полицаи ворвались, – парень сидел на сложенных вещах и плакал. У него была истерика. В тот день опера и следователи так ничего и не добились от него.
Лягушкина отвезли в СИЗО. Месяц он просидел в «Бутырке». Потом его перевели в «Лефортово».
Его долго и упорно пытали, добиваясь информации об особенностях тониного бизнеса и о его собственной роли в нём. Парень молчал. Он до последнего так и не выдал своих товарищей.
В феврале 2020 года поступила информация о том, что Лягушкин повесился в своей камере.
Вот такая история. Русская очень. Даже слишком русская.
Итак, вернёмся к делу.
Потянулись долгие месяцы томительного ожидания.
Потом был суд.
***
Весна прошла. Наступило лето.
Помню, как в июне месяце я сидел на карантине и смотрел, как парни из школы «Интеграл» играли в баскетбол на площадке перед нашим домом.
Потом был суд.
Невысокое жёлтое здание в Басманном районе. Тихий исторический центр. Старые, наполовину развалившиеся кирпичные бараки начала двадцатого века и чуть более новые хрущёвки пятидесятых соседствовали здесь с дворянскими особняками восемнадцатого века. Мы проходили через благоухающие цветами акации, жасмина и сирени тесные дворы, садились на почерневшие от времени грубо сколоченные скамейки, а то и вовсе на старые деревянные доски. Один раз наш адвокат сел на гору измельчённого в пыль камня, поросшую полынью, лопухами и борщевиком.
Так мы с родителями и адвокатами садились и обсуждали наше
уголовное дело и то, как нам действовать дальше. Что говорить на суде, о чём умолчать.Короче, важные вопросы обсуждали.
Часто к нашим ногам приходили ласковые судейские кошки с котятами. Мы кормили их мясом и поили молочком. Они мурлыкали и тёрлись о наши ноги.
Перед заседаниями и после них мы гуляли по окрестным дворам. Это были маленькие, заваленные строительным мусором, напрочь заросшие крапивой и полынью дворики. Я смотрел на мрачные запылённые окна приземистых дворянских и купеческих особнячков девятнадцатого и даже восемнадцатого столетия, заглядывал в тёмные ниши выбитых окон, поднимался по разрушенным, заросшим сорняками ступеням из мягкого камня к сгнившим деревянным дверям, заходил внутрь. Я гулял по пустынным комнатам старых, почти совсем развалившихся домов. Вдыхал там запах сырости, плесени, гнилой древесины и мышиного помёта, слушал скрип старых половиц у себя под ногами и думал…
Да, когда я гулял по этим старым дворам, я вспоминал прошлое. Не своё, разумеется, а этих мест. И картины передо мной вставали всегда ясные, отчётливые.
Вот середина девятнадцатого века. Зимний бал в дворянском особняке. Прекрасные девушки и молодые офицеры кружатся в танце под звуки оркестра.
А вот уже начало двадцатого века. Богатые буржуа зажигают в своём доме новомодную электрическую иллюминацию. Накрытые белоснежными скатертями столы ломятся от яств. Одетые в смешные наряды дети бегут в стоящей в углу нарядной ёлке.
А вот уже тридцатые годы. Тёплой и тёмной майской ночью со зловещим тарахтением мотора к старому дому подъезжает чёрный воронок. Крепкие с коротко стриженными круглыми головами, в сапогах и галифе, в фуражках и портупеях вваливаются в чужой дом, а затем выводят оттуда избитого сгорбленного человека в нижнем белье. На пороге дома рыдает одетая ни то в халат, ни то в ночную рубашку жена. Мужа её заталкивают в автомобиль. Со всё тем же зловещим грохотом машина удаляется в сторону Лубянки.
А вот уже восьмидесятые годы. Солнечное летнее утро. Через чердачное окно солнечный свет льётся в мрачную комнату с низкими потолками. Молодая девушка в цветастой майке и шортах стоит на карачках и пытается достать что-то из огромной горы всякого хлама. Рядом с ней в гордой позе стоит загорелый пионер в синих шортах и белой рубашке с короткими рукавами. Шорты плотно обтягивают его мясистые ягодицы. Ноги у него накачанные, крепкие. Мышцы на них покрыты слоем нежного, совсем недавно отъеденного жирка. Загорелая кожа на его ляжках блестит и переливается в мягком солнечном свете июльского утра.
Громко скрипя половицами, по узенькой дощатой лестнице на чердак поднимается закутанная в плед бабушка. В руках к неё поднос. На нём – тарелка с бутербродами, мисочка с баранками и конфетами, гранёные стаканы в железных подстаканниках, до краёв наполненные горячим душистым чаем с липовым мёдом.
Эта бабушка – постаревшая жена арестованного. Эти дети – его внуки.
Такие картины вызывали в моей голове эти замечательные старые дворики, эти древние, давно заброшенные заброшенные домишки.
После прогулки мы шли в суд и сидели там на заседаниях.
Толстый, заплывший жиром прокурор заикаясь от ужаса читал материалы уголовного дела.
В зале суда было томительно жарко и неимоверно душно. Особенно жарко и особенно душно было толстому прокурору. Это объяснялось совсем не только его полнотой и отнюдь не только духотой в зале.
Со страшным заиканием толстяк читал всё эти дурацкие материалы уголовного дела: про террористическую организацию в тысячу человек, про автобазу в Нижегородской области, про сотрудничеству с пятью развелками мира и мои магические способности. Когда прокурор листал страницы уголовного дела, руки его дрожали как при алкогольном треморе.