Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Барнаш упёрлась в меня ещё сильнее.

Стало нереально больно.

Я хотел дико завыть, но из моей груди вырвался лишь тихий, едва различимый стон.

Что вроде простого: «О-о-ой!».

Я попытался вырваться при помощи рук. Попытался подсунуть ладонь девушке под колено. Так, чтобы рука оказалось между моим боком и чужой ногой. Затем, как я думал, мне удастся отодвинуть от себя эти колени.

Что уж там!

Я даже руку под колено подсунуть не смог! Разжать впивающиеся в меня ноги было совершенно невозможно.

Я схватил Соню за ляжку. Под толстым слоем нежного как подтаявшее на солнце сливочное масло жира я без труда нащупал твёрдые как сталь мышцы.

Ощущения были такие, будто я попал в огромные тиски. И эти тиски теперь довольно быстро и совершенно неуклонно сжимаются...

Тут Барнаш резко и очень громко взвыла.

Взвыла так, что я чуть не обделался со страху. Такой, знаете, это был страшный вой. Не знаю даже, с чем его сравнить толком.

Вот так она страшно взвыла и тут же всем телом навалилась на меня.

Хотя нет. Не навалилась она на меня. Она на меня прыгнула.

Да, именно прыгнула!

Словно огромная белая лягушка она резко распрямила поджатые до того мясистые лапки.

Я увидел, как растягивается в воздухе её округлое, но в то же время очень проворное тело. В следующую же секунду она громко шлёпнулась прямо на мою голую грудь.

Я взвыл от боли.

Соня придавила всей своей массой.

В памяти почему-то всплыло выражение «жаба придавила».

Да уж, ещё как придавила…

Мне стало больно дышать.

Не трудно, а именно больно. Каждый вздох отдавал тупой пульсирующей болью в груди.

Во рту отчётливо проступал сначала лёгкий, а затем всё более резкий привкус крови.

Я мелко и резко заерзал на своём месте, тихонько застонал и заблеял. Попытался руками приподнять Барнаш над собой, чтобы она меня не задавила.

Куда уж!

Как я ни старался, девушка наваливалась на меня всё сильнее. С каждой секундой она прижималась ко мне всё плотней и плотней.

Наконец наши взгляды встретились, губы соприкоснулись. Она смотрела на меня своими огромными голубыми глазами. Они были как два наполненных хрустальными слезами озера.

Девушка насквозь пронизывала меня своим одновременно очень живым, но при этом холодным, ко всему равнодушным взглядом.

Её личико было таким же спокойным, как и всегда. На нём не читалось никаких эмоций.

Барнаш крепко вцепилась в мои руки. Правую она ухватила за предплечье. Левую схватила за плечо.

Боже, до чего всё-таки была крепкая хватка у этой Сони!

Она вцепилась в меня так, что я не мог пошевелиться.

У Барнаш были толстые белые руки. Они не производили особого впечатления.

Но какая же огромная сила была заключена в этих руках!

Помню, когда Барнаш училась в седьмом классе, у неё появился парень. Соне тогда было четырнадцать лет. Парню – двадцать шесть.

Впрочем, парнем я этого человека называю только потому, что так его называла Соня.

А так-то это был натуральный русский мужик!

Суровый такой, – рост метр девяносто, вес больше ста килограммов. Короче, вы поняли.

Их отношения развивались стремительно и закончились внезапно.

Просто в один прекрасный день Соня сломала своему парню руку прямо во время близости.

Многие тогда не могли понять, как она это сделала.

А вот я сразу всё понял. К тому времени я уже имел некоторый опыт сексуальных контактов с Барнаш. А потому я прекрасно знал, что эта девушка очень любит хватать партнёра за руки и за ноги. Притом не просто хватать, но хватать со всей своей нечеловеческой силой.

Видимо, в тот раз она очень увлеклась и в пылу страсти сломала парню руку.

Говорят, он тогда плакал.

То ли от боли, то ли от обиды, то ли от того и другого сразу.

Да, в постели Соня была яростной и грубой, но при этом эмоционально холодной и абсолютно бесчувственной. Как животное.

Она была похожа огромную кошку, – пантеру или тигрицу, – безжалостно разрывающую свою добычу.

В роли добычи был партнёр.

Во всём этом, конечно, не было ни намёка на любовь.

Для Барнаш секс был простым физиологическим процессом. Эмоциональной составляющей она в нём вообще не находила.

Эта девушка никого и никогда не любила.

Однако вернёмся к делу.

Когда мы закончили, нам страшно захотелось есть.

Мы поднялись, заправили постель, а потом пошли на кухню.

Я сразу сел за стол. Соня начала рыться в холодильнике.

Только сейчас я заметил, что на кухонном столе стоит советский будильник тридцатых годов.

Я читал, что эти будильники звонили до того громко, что люди помещали их кухню, чтобы с утра пораньше не оглохнуть. Видимо, это было правдой.

Соня достала из холодильника целую кучу шоколадок, взяла из шкафа большую тарелку, села за стол прямо напротив меня и тут же начала лопать.

С огромным удовольствием я смотрел на круглое бледное личико Сони.

Эта девушка всегда смотрелась милой, но когда она начинала довольно лопать, то смотрелась милой вдвойне.

И тут мне опять стало страшно.

Я опять внезапно заметил то, чего не замечал раньше.

Прямо напротив обеденного стола на стене висела помещённая в плохонькую рамочку небольшая репродукция картины «Плачущий мальчик».

На сей раз я решил не спрашивать Соню про то, зачем она повесила эту жуть именно сюда.

Впрочем, на сей раз Барнаш сама заметила, что я пристально пялюсь на стену. Она тоже посмотрела в ту сторону, чтобы понять, что так привлекло моё внимание.

– Хорошая картинка, верно? – задумчиво и надменно сказала девушка. – У меня от неё аппетит так и разыгрывается… Я просто обычно на том стуле, где ты сейчас сидишь, сижу. Смотрю во время еды на неё…

Соня продолжила жевать. Я тоже взял шоколадку и начал грызть.