Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
На кухне более всего бросалась в глаза огромная газовая плита, помещавшаяся прямо возле окна. Напротив неё стоял обеденный стол. Рядом с ним – две деревянные табуретки. Возле входа в помещение располагался огромный белый холодильник белорусского производства, почти совсем новый и абсолютно здесь неуместный.
В родительской спальне половину всего места занимала огромная продавленная кровать. Возле неё стояла единственная тумбочка. Напротив кровати высился ободранный шифоньер.
В комнате Сони мебели было побольше. У входа стоял маленький, почти игрушечный платяной шкаф, середину комнаты занимала железная
Аккуратными стопками лежали на письменном столе школьные учебники и тетради. Помещённые в гранёный стакан ручки и карандаши вонзали свои острия в прохладный воздух комнаты.
Книг на полках было относительно немного. Штук пятьдесят, не больше. В моём доме, для сравнения, было несколько тысяч книг.
Стоящие на полках фолианты имели довольно потрёпанный вид. В каждый том было всунуто десятка два закладок.
«По ту сторону добра и зла» Фридриха Ницше, «Хагакурэ» Ямамото Цунэтомо, «Воспоминания» Нестора Махно, «Моя борьба» Адольфа Гитлера, «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина, «Жюстина» Донасьена де Сада, «Цветы зла» Шарля Бодлера, «Повелитель мух» Уильяма Голдинга, «Очерки преступного мира» Варлама Шаламова.
Внимание привлекли «Дон Кихот» и «Стол лет одиночества» на испанском, а также « » на греческом.
Учебные пособия по испанскому и английскому языкам.
Всякие сектантские брошюры, по большей части хаббардистские, но не только.
На самом краю нижней полки лежали один на другом два толстых и ещё не слишком зачитанных тома: «Девушка, которая играла с огнём» и «Девушка с татуировкой дракона» Стига Ларссона.
Книги выглядели довольно новыми, но в каждую из них уже было всунуто гигантское количество закладок.
Я оглядел комнату, стараясь обнаружить здесь что-то ещё. Что-то такое, чего мне так не хватало до полной картины.
Через пару секунд я обнаружил эту недостающую деталь.
На тумбочке возле железной сталинской кровати лежала заключительная часть этой трилогии, – «Девушка, которая взрывала воздушные замки».
Последняя книга была новее всех прочих. В неё было всунуто всего-навсего пять закладок, последняя из которых застряла где-то в середине тома.
Соня, конечно, заметила тот интерес, который я проявил к лежавшей на тумбочке книге.
– Ещё не дочитала, – сказала Соня, бросив косой взгляд на толстый том.
Я посмотрел ещё немного на тумбочку, а затем снова принялся разглядывать книжные полки.
Выстроившись в небольшой аккуратный ряд, на средней полке притаились три человеческих черепа.
Да, именно притаились.
Черепа стояли таким образом, что заметить их сразу было практически невозможно. Справа и слева от них стояли толстые фолианты, закрывавшие посетителю обзор. Черепа были задвинуты в самую глубину полки. Они плотно прижимались и к стене, и друг к другу.
Казалось, хозяйка специально поставила их так, чтобы они одновременно были у всех на виду, но при этом не сильно бросались в глаза.
Экземпляры были повреждённые. Нижние челюсти у всех трёх
черепов отсутствовали, носовые кости были сломаны, а верхних зубов не хватало. В макушке одного из черепов зияла большая дыра. Сами кости имели не белый, как в кино, а серо-коричневый оттенок.– Это ты их? – спросил я Барнаш, указывая пальцем на черепа.
– Что я их? – вопросом на вопрос ответила девушка, недовольно скрестив при этом руки на груди.
– Ну-у-у… – протянул я, не знаю, как лучше сформулировать. – Того? Ну, ты понимаешь.
– Нет, – облегчённо произнесла Соня, махнув рукой так, как это обычно делают для того, чтобы отогнать подлетевшую слишком близко муху. – На кладбище выкопала.
– Понятно, – сказал я, сгорая со стыда.
Да, в ту минуту мне вдруг стало очень стыдно. Стыдно так, что хоть сквозь землю провались.
Ведь я же задал Соне такой неучтивый вопрос! По факту я сказал девушке, что подозреваю её как минимум в трёх убийствах!
Ужас!
Надо было срочно это дело исправить.
Я хотел было попросить прощения, но подумал, что это будет выглядеть странно и не очень уместно. Поэтому я решил перевести разговор на другую тему.
В поисках этой другой темы я снова начал оглядывать комнату. Мой взгляд скользил по углам стенам, стараясь хоть за что-нибудь зацепиться.
И он зацепился.
На сей раз моё внимание привлекла возвышавшаяся напротив кровати голая стена.
Нет, не так!
По правде сказать, эта стена совсем не была голой. Она показалась мне голой в тот момент, когда я заходил в комнату.
Точнее, даже не так.
Когда я заходил, то мне показалось, что со стеной что-то не в порядке, но тогда я не придал этому особого значения.
Так вот, как только я посмотрел на ту стену повнимательнее, мне стало очень страшно.
Там висела солидных размеров репродукция знаменитой картины «The hands resist him». Репродукция была помещена в крепкую деревянную раму, снаружи выкрашенную ни то в очень уж тёмный коричневый, не то и вовсе в чёрный цвет.
– Соня, зачем же ты повесила эту картину здесь?! – дрожащим от испуга и удивления голосом спросил я.
– Как зачем? – совершенно спокойно, лишь с небольшим недоумением воскликнула Соня. – Чтобы смотреть на неё перед сном.
Я впал в абсолютное недоумение.
И тут необходимо сделать одно очень важное пояснение.
Знаете, пару лет назад в нашей стране появились такие кисейные барышни. Их ещё называют винишко-тян.
Эти юные особы очень любят надувать щёки. При этом они напускают на себя столько дешёвого, приторного, насквозь фальшивого пафоса, что на это всё просто смотреть невозможно!
И да, разумеется, такие девушки любят строить из себя английских леди.
Посмотрите на меня, какая я вся бесчувственная и холодная как лёд! Посмотрите, простолюдины, какая я вся выдержанная и неэмоциональная! Смотрите же, смерды, смотрите, какая я спокойная и величественная!
У-у-у, бойтесь меня, ничтожества!
У-у-у!
Разумеется, весь этот новомодный снобизм отвратителен.
Впрочем… Если немного подумать, то выражение «новомодный снобизм» – это тавтология.
Снобизм, как известно, никогда не выходил из моды. Более того, он из неё выйти не может, так как любая мода – это по сути своей снобизм, а всякий снобизм – лишь дань моде.