The Beginning of the End

Имхотеп улыбнулся, увидев верблюда: точно не ожидал ничего другого.

Потом жрец опять опустился на колени и быстрым пристальным взглядом оглядел барханы вокруг. Он пошарил около себя руками и даже принюхался: дрогнули крылья прямого точеного носа.

А потом Имхотеп вдруг принялся быстро разрывать песок в одном месте. Хватило нескольких гребков, чтобы обнаружился другой человек - неподвижно лежавший старик в длинных темных одеждах, который не дышал и казался мертвым.

Жрец остался совершенно спокойным, сделав это открытие: припав на одно колено, Имхотеп поднял старика, легко, как куклу, и уложил его себе на другое колено лицом вниз. Он сильно ударил Хафеза по спине.

Директор Британского музея вдруг закашлялся, и из его рта хлынул песок. Имхотеп удовлетворенно усмехнулся и, приподняв старика за шиворот, ткнул его кулаком в грудь, отчего тот охнул и осел назад.

Хафез протер кулаками глаза и поднял на Имхотепа бесконечно изумленный взгляд.

– Я жив, слава Аллаху, - сказал он на своем родном языке.

– Ты жив благодаря мне, - хладнокровно ответил жрец. Казалось, Имхотеп уже обрел способность понимать арабский, как до того английский.

Хафез поднял голову и узрел верблюда. Он просиял.

– Верблюд, господин!

Имхотеп, не ответив на этот детски радостный возглас, поднялся и подошел к дереву. Разглядев пояс, повязанный Меилой, жрец улыбнулся.

– Узел Исиды*, - пробормотал он.

Любовно погладив украшение большим пальцем, Имхотеп снял его и обернулся им сам, поверх собственного широкого кожаного пояса.

Когда жрец вернулся к Хафезу, тот уже стоял на ногах. На лице Имхотепа при виде этого не осталось никакого благодушия. Он остановился напротив старого египтянина.

Хафез против воли поднял голову и посмотрел в неумолимые черные глаза.

– Послушай меня, - шипящим голосом обратился Имхотеп к спасенному им директору музея.
– Ты никогда не посмеешь изменить мне. Мой прежний слуга из ваших попытался сделать это, и его быстро настигло возмездие!

Хафез вздрогнул.

– Бени Габор, - сказал старый египтянин.
– Я знаю.

– Бени Габор предал свое сердце. Это худшее из предательств, которые можно совершить, - ответил Имхотеп, не сводя с него взгляда.
– Запомни, Балтус Хафез: когда придет час, твое сердце будет судить тебя безжалостнее, чем любой из твоих богов…

Хафез ссутулился под взглядом жреца. Его дорогие и богатые одежды истрепались и посерели от пыли, а подкрашенные брови и усы сейчас делали пожилого директора музея, старавшегося примолодиться, еще более жалким.

– Я уже стар, господин, - сказал он дрожащим голосом.
– Я помню, что моя смерть близка…

Имхотеп кивнул.

– Ну так держись подле меня и слушай меня во всем, и я укажу тебе путь.

Он улыбнулся.

– То, что я теперь почти смертный человек, для тебя ничего не меняет.

Хафезу осталось только поклониться. Имхотеп не просто подчинял - ему хотелось подчиняться; не просто убеждал - он делал это с легкостью.

– Дай мне свою одежду, чтобы прикрыться, - приказал полунагой жрец. Хафез безропотно снял верхнюю накидку и отдал своему повелителю.

Жрец распутал повод верблюда и, погладив животное и шепнув ему два слова, заставил его смиренно опуститься на колени. Имхотеп расположился в турецком седле и подождал, пока Хафез с кряхтеньем устраивался сзади.

“Поразительно, - с дрожью подумал директор музея, когда корабль пустыни плавно понес их вперед.
– Я знаю неизмеримо больше этого существа - а когда он говорит со мной, мне кажется, что неизмеримо меньше! Могу вообразить, как его почитали и боялись в древних Фивах!..”

Имхотеп, правивший верблюдом, не оборачивался - и, хотя позволил Хафезу держаться за свой пояс, больше не удостоил его ни словом.

* Узел Исиды (тиет) - популярный в Древнем Египте амулет, обыкновенно из красной яшмы или сердолика. Считается, что тиет символизировал узел пояса Исиды.

========== Глава 28 ==========

У Хафеза были припрятаны деньги в поясе и в потайных карманах: дабы сберечь их, что бы ни случилось. Он рассчитывал вернуться более всех своих людей.

Имхотеп, увидев это, не был нисколько удивлен – и сказал, что так в его время прятали деньги шасу*, кочевники, которые тоже закутывались с головы до ног и не ценили ничего, кроме своего скота и золота.

Хафез был слишком озабочен, чтобы оскорбиться этим намеком на прошлое семитских народов - и на общность арабов и евреев. И, однако же, директор музея понимал, что отныне их роли переменились – теперь жрец был полностью зависим от него.

К счастью, Египет был еще слишком варварской, по понятием британцев, страной, чтобы Имхотеп вызвал больше подозрений, чем другие подобные ему. В Европе он выделялся бы как голый среди одетых. Здесь же было много таких личностей – в пестрой рванине, без паспорта, без рода и племени…

На базаре в Асуане Хафез раздобыл для своего господина одежду – штаны и длинную арабскую рубаху, так же, как сандалии и головной убор. Жрец хмыкнул, увидев все это, но смог одеться без посторонней помощи.

Теперь Имхотеп напоминал красивого рослого араба… однако его отличали совсем не арабское благородство черт и величественная манера поведения, какой сейчас не было даже у принцев. Арабы и турки, даже важные, были гораздо более суетливы… а это создание держалось так, точно в его распоряжении по-прежнему оставалась вечность.

Имхотеп еще в пустыне сказал, что теперь нуждается в еде и питье: а когда они достигли первого селения, стало видно, что ему нужно привести себя в порядок. У трехтысячелетнего египтянина снова начали расти волосы и возобновились другие жизненные процессы…

Помимо купания, он потребовал, чтобы его побрили. Он никак не мог сделать этого сам: помимо лица, жрецы Та-Кемет каждый день брили голову и тело. Хотя бы голову следовало привести в должный вид.

Имхотеп отказался довериться чужим рукам, да никого подходящего рядом и не было – и Хафезу пришлось самому стать цирюльником. Хафез сбривал себе бороду по-европейски, и сумел побрить жреца так, чтобы ни разу не порезать.

Хотя ему все больше хотелось увидеть – течет ли у этого существа кровь, как у всех смертных…