The House

– Там, внизу – Мазель, - сказал я, качнув фонарем. Голос у меня был самый обычный. Раввин кивнул. Он был совсем не похож на себя. Я даже не уверен, был ли он все еще раввином. Потрогав себя за бороду, как будто для того, чтобы удостовериться в целости грима, он поправил очки и вздохнул.

Мы постояли, посмотрели, потом раввин взял у меня фонарь, и мы пошли наверх. Навстречу нам все сильнее текла вода – видимо где-то разошлись трубы. Раввин привел меня на последний этаж, но не полез по знакомой мне лесенке на крышу, а подтолкнул в открытую настежь дверь. Внутри, в комнате, как-то косо, со стены, развернутые в разные стороны, горели две лампы. На полу, чуть попадая в освещенный круг, сидела та самая, мучавшая меня во сне, женщина-статуя. Все то же бледное лицо, черные, сейчас кажущиеся сквозными, глаза. Она была в том же белом балахоне, при виде которого я вспомнил свой танец на помосте. Да еще сон, от которого до сих пор ноет низ живота. А на коленях у нее, прижавшись, как будто прислушиваясь, лежала голова Шутника. Его длинное тело со скрещенными ногами, уходило в темноту, а на груди стоял открытый чемодан, и длинные испачканные пальцы крепко держали его за бортики. Шутник повернул голову и, щурясь, посмотрел на нас.

Что-то готовящееся, что-то грозное и по-животному неприятное было в этой идиллии. И взгляд Шутника был совершенно непонятен, а голова без устали терлась и терлась о женское колено, почти так же, как когда-то о вспрыгнувшую ему на плечо кошку, и подбородок, высвечивающий через блеклую тень бороды, описывал крохотные круги и спирали. Раввин, похоже, не ожидал застать здесь эту парочку. Он замялся, как-то задергал плечами и руками, потрогал свои очки и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Там здорово все обвалилось. И вода по лестнице течет. Надо бы уходить.

Шутник, не меняя положения, скосил на него глаза, потом вывернул их на безмолвную женщину так, что большущие белки и взломленные брови придали его лицу выражение страдания и растерянности, и произнес, почему-то хрипло и высоко, напомнив мне пропавшую Берту.

– Говорил ли вам, ребе, ваш Великий Бизон, что мир напоминает куриное яйцо? А добро и зло - это как белок и желток. Пока цела скорлупа – все разумно, все на своих местах. А уроните яйцо на пол... Поэтому на извечный вопрос отвечаю: в начале была скорлупа. Только вот почему это Великий Бизон не озаботился сделать ее толстой, как броня динозавра? Впрочем, может они потому и вымерли, что были слишком толстокожими? Скучно стало Великому Бизону с такими непробиваемыми, совершенно приспособленными для выживания машинами...

Он жалко усмехнулся - что-то мешало ему улыбнуться как обычно - и снова покосился на женщину. А она не обращала на него, да и на нас, никакого внимания. И если бы не зрачки, время от времени короткими быстрыми рывками двигающиеся из стороны в сторону, казалась бы совершенно погруженной в себя. И я понял, что с самого начала насторожило меня, ударило по глазам и нервам. Притворная вольность поз раскинувшегося Шутника и сидящей с поджатыми ногами женщины, да еще фривольное движение длинноволосой головы по белому балахону, не заслоняло удивительной, непонятной напряженности обоих. Руки женщины, как будто плечи ей свело судорогой, прятались под шевелюрой Шутника, а его пальцы, вцепившиеся в чемодан, словно ждали чего-то. Как если бы фотограф попросил этих двоих замереть в неудобных позах на секунду, до вспышки, да так и оставил дожидаться.

– Нет, в самом деле – что могло случиться с самым большим и злобным динозавром? Ел себе потихоньку окружающих, плодился - и все. Скучно. А Великому Бизону нужны были битые яйца. Правда же, ребе?

Шутник чуть дернулся вперед, но тут же захрипел и закашлялся. Потом неожиданно жалобно сказал женщине:

– А я писать очень хочу.

Женщина легко повела плечом, и Шутник снова закашлялся. Раввин, сообразивший все раньше меня, мягко двинулся вперед, обходя женщину слева. Когда светящий со стены фонарь оказался у него за спиной, он присел, как-будто собирался шепнуть что-то ей на ухо, но не дотянулся до нее и застыл, касаясь одной рукой пола.

– У нас славное противостояние. Два одинаково больших динозавра. У нее шнур, у меня чемодан. Она не знает, надо ли меня душить, а я не уверен, следует ли нажимать последнюю кнопку. Вот и лежим. Но самое главное – я не понимаю, чего она все-таки хочет. И я сейчас постыдно описаюсь. Что по этому поводу говорит Бизон? А, ребе?

Раввин грузно опустился задом на пол и потер уставшее колено. И с заговорщичким видом, приглашающе посмотрел на меня. Я еще не догадался, что он собирается делать, но тоже шагнул поближе к ним и сел лицом к смотрящей сейчас перед собой женщине. И почему-то подумал, что если Шутник и действительно не выдержит, то лужа быстро доберется до меня.

– Ваш Марк лежит внизу, - сказал раввин, подавшись к женщине, - сейчас приедет полиция. Совсем скоро они поднимутся сюда, и все будет отвратительно.

Видимо она дернула руками: шнур натянулся, но говорил Шутник довольно беспечно:

– Черт с ним, с Мазелем. А полиция не приедет. Не будьте наивными. Как только Сэм исчез с этим чемоданом, вокруг Дома установили заборчик, пригнали какой-то экскаватор, что ли... Дом на реконструкции. А на стройке бывает шумно, вы знаете. Так что спасать нас никто не придет. По крайней мере, скоро. Только вот знает ли об этом Сэм?

Он хотел сказать что-то еще, но плечи женщины напряглись, она закусила губу, и на шее у нее проступили жилы. Шутник взмахнул руками и заскреб себя по горлу. Чемоданчик соскользнул с его груди и, завалившись на бок, застыл торчком, как полураскрытая книга. Я привстал. И тут раввин, раскинув руки, кинулся было на женщину, но, почти донеся руки до ее плеч, остановился и откачнулся назад. Шутник хрипел все сильнее. Раввин, коротко размахнувшись, сильно ударил женщину кулаком в лицо. Она, как кукла, завалилась на спину, стукнув затылком о пол. Раввин посмотрел на меня и скривился. Извиняясь. Но очень жестко. Я вскочил на ноги. Следующий тяжелый удар достался Шутнику.

Времени на выяснение отношений с раввином у меня не было. Я схватил чемоданчик и, как мог быстро, рванул в темноту. По лестнице уже сильно текла вода. Разбрызгивая ее, я побежал навстречу потоку. Все было очень просто. Нужно добраться до крыши, выбросить проклятый чемоданчик вниз и... не знаю что. Но там - хотя бы реальный мир. И, скорее всего, Сэм и Джулия. При нынешнем раскладе, не самые неприятные соседи.

Снизу, позади меня, раздавался голос раввина. Я не прислушивался к тому, что он кричал, а только остервенело перебирал ногами. Бесконечные лестничные пролеты... Сколько же их может быть? Воды, в какой-то момент, стало меньше, потом пошел сухой мрамор ступенек. Я хорошо чувствовал это босыми ногами. И бежал вверх. Долго бежал.

Даже задыхаясь, даже в отвратительной темноте, убегая от непредсказуемого раввина, я еще сохранил способность немного соображать. От Дома оставалось три этажа. Это по два лестничных марша с площадкой между ними. Совсем немного. Я должен был очень быстро оказаться на шестнадцатом, последнем этаже, а там еще небольшая лесенка и крыша. А я все бегу и бегу. И ребра ступенек сменяются гладкостью площадок. Сколько мне нужно времени, чтобы добраться до крыши? Почему площадок и лестниц больше, чем должно быть? Я спешу со своим чемоданом на недосягаемую крышу. Как отставший от поезда пассажир. Поезд пошел, набрал скорость и ясно уже, что не догнать, но какая-то сила гонит и гонит вперед, туда, где нет перрона, по рельсам... Может быть крыши нет вообще? Но она была, и еще совсем недавно или очень давно я лежал на ней. Тогда где же она?

Я бегу, и это не сон, в который меня мог бы погрузить кулак раввина - это самая реальная на свете реальность. Потому что дыхания почти совсем нет, а руку оттягивает чемодан, время от времени бьющий краем по решетке перил, и еще внизу так и не удаляется рокот раввиновых увещеваний. В этом несчастном Доме было все – трюки, приспособления, почти фантастические постройки и механизмы, но не искривленное пространство! А сейчас этот бесконечный бег наверх... Такого просто не может быть! У меня есть выбор – продолжать, пока еще несут ноги, или остановиться и присесть на ступеньку, дожидаясь раввина. А еще у меня есть чемоданчик. Можно его раскрыть и на ощупь нажать последнюю кнопку. Теперь уж совсем интересно - что будет. Ведь если оставалось три этажа, а я вознесся как минимум на десять, то... Что же будет взрываться?