The House

– Время, время поджимает. Вы что, ночевать тут собираетесь, а? Или хотите подождать, пока Сэм действительно все взорвет? Говорил ведь – очередная шутка. Трясти – трясет, но ничего не обваливается. Декорация. Но давайте быстро отсюда! Мазель ведь совсем не дурак, сразу сообразит.

Что-то стало проясняться. Мы с Джулией лихорадочно одевались, проталкивая потные тела в дерюгу и трикотаж. Третьего взрыва не будет. Не было и первых двух. Вот оно как серьезно все задумано. Я вдруг остро пожалел, что Мазель ворвался слишком рано. Джулия натянула майку. Ну вот. Пружина, томительно сжатая в ожидании взрыва, распрямилась, дышалось легко и просто, но смотреть на Джулию было больно. Как будто я подвел в самый ответственный момент, сорвался, предал... А предал самого себя, похоже. Но, кто же мог знать? Этот Сэм с его идиотскими штучками...

Мы быстро вылезли через балкон в темноту, побежали за раввином вдоль декорации и протиснулись по одному в приоткрытую дверь ( раввин заявил, что дверь перекосило от взрывов - хороших взрывов... Ведь надо, чтобы все выглядело натурально).

– Так, - сказал Сэм, сидящий на какой-то табуреточке в фонарем в руке, - у нас есть минут двадцать-тридцать, не более. Собственно, Мазелю нужeн только я, но оставить здесь раввина, Джулию и Алекса мы, конечно, не можем. Значит, пробираемся все вместе на шестнадцатый этаж, а оттуда на крышу. Это последнее место, где нас будут искать. Мазель решит, что мы воспользовались лифтом и рванули вниз к Шутнику, он ведь тоже знает или догадывается о канализации. Значит, про крышу он подумает в последную очередь.

– Подождите, а почему Мазель так упорно вас ищет? – я почувствовал в его рассуждениях какую-то трещину, в которую просачивалась логика, досадную несоразмерность причин и следствий.

– Неужели он не объяснил вам? Мазель и его люди – что-то вроде общества самоубийц. Все они неизлечимо больны. Ну и к тому же это очень богатые люди. Не хотелось им помирать в своих роскошных постелях и оставлять идиотам-наследникам свои миллионы. Случайно узнав о Доме, они решили, что лучшего места для них и не придумать. И действительно – когда от жизни почти ничего не осталось, не очень ею и дорожишь: никакая опасность не страшна. А тут появилась возможность пожить напоследок в фантастическом мире. Вот только, чтобы поддерживать их реальности, нужна была настоящая кровь.

– Конечно,- вмешался раввин, - Великому Бизону следует смазывать губы кровью... и спермой!

Сэм не проявил должного почтения к Великому Бизону. Дальше, сказал он, все совсем просто. Красивая и чистая сэмова реальность стала замутняться безнадежными реальностями умирающих миллионеров. Сэму пришлось начать партизанскую войну. Вот, собственно говоря, и все. Сэму помогали все его люди, оставшиеся в Доме. Их Мазель не решился выгнать – сами по себе больные не смогли бы обеспечить необходимой атмосферы. И Мазель пошел на крутые меры. Не очень понятно, зачем были нужны похороны, а вот казнь...

Нужно было идти. Хотя я по-прежнему не понимал, как может так надолго задержать Мазеля имитация разрушений. И почему ему не придет в голову искать нас на крыше. Сэм чего-то не договаривал.

Следуя за ним, мы вышли на лестницу. Темная, гулкая, наполненная густым воздухом, почему-то режущим легкие, внутренность Дома. Только небольшой лучик фонарика юркал со стены на стену и под ноги. Мы стали подниматься по лестнице наверх, огибая сетчатую шахту лифта. Двигались мы медленно. Сэм усиленно водил фонариком по ступенькам, словно не был уверен, что они в сохранности. В сохранности... Я вцепился пальцами в ячейки сетки и прижался к ней лицом. Снизу, из шахты, пахнуло так, что у меня окончательно запершило в горле.

– Сэм!
– громко, слишком громко в этой темноте и пустоте, закричал я. От неожиданности Сэм всем телом повернулся ко мне вместе с фонарем. Луч скользнул в шахту. Ноги у меня начали подкашиваться: вместо стальных тросов, держащих кабину лифта, на уровне моего лица покачивались жалкие, разлохмаченные обрывки.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лицо Сэма было безмятежным, задумчивым и ласковым, как у человека, с головой погрузившегося в музыку. Джулия, тяжело дыша, пыталась улыбнуться, но все равно cмотрела испуганно, и в ее глазах не отражалось ничего, кроме пустоты и непонимания. Самым довольным выглядел сумасшедший раввин. Он, когда попал в луч фонаря, оскалился и браво помахал топорщившейся бородой. Похоже, единственное, о чем он жалел – об отсутствии головного убора вождя. Великий Бизон знает, что делает. Раз кнопки были настоящими, то это только на пользу ушедшим в пыль реальностям. Сколько же можно просто пугать, пора уже шарахнуть всерьез!

Самого себя я не видел, но мысль, что под нами, возможно, погребены не только пустые реальности, но и люди - Шутник, Берта, еще кто-то, не успевший или не желавший уходить, вызывала пока только пресное беспокойство из-за неизбежных полиции и пожарных, из-за нудной необходимости что-то объяснять. А вообще-то, несмотря на неосевшую пыль, хотелось думать, что это очередной трюк, как и всегда в Доме. И казнь – трюк, и взрыв - трюк. Сейчас неожиданно вспыхнет свет, появятся Мазель, Шутник, Гарри, и что-нибудь совершенно непонятное начнет крутиться вокруг этих людей со всей многозначительностью очевидной бессмыслицы.

– Вам всем, наверное, кажется, что я ужасный человек, - вдруг заговорил Сэм.
– Я утащил чемодан у Мазеля и нажал, сумел таки нажать эти кнопки. И это я, который вынужден был скрываться даже от Берты... Какое отвратительное ощущение! Но я же был почти убежден, что ничего на самом-то деле не произойдет! Или мне хотелось так думать. Однажды мне пришлось спасаться от бандитов. Но тогда я был испуган. А сегодня... Мне хотелось испытать... Себя, Мазеля, этот чемоданчик, вообще Дом.

– Верите ли вы в Бога, Алекс?
– неожиданно обратился он ко мне.

Нелепый вопрос. Даже Великий Бизон - пустая выдумка в этой тьме и пыли. Сейчас все настоящее. Неужели он этого не понимает?

– Наверное когда-то Бог тоже нажал какую-то кнопку - и зажегся свет; а потом - другую, третью... И все пошло как пошло, а он все старался вмешаться, помочь, переделать. Но... Вот Аврааму он помешал убить сына, да только все равно - людям почему-то нужна была жестокость. Иисус должен был мучиться на кресте, иначе он не был бы Иисусом. И убежать от всего этого невозможно. Мазель прав. Значит, все это было просто необходимо. Ну вот я и... Мазель говорил, что заряды настоящие, но... А может он специально все так устроил, чтобы я...

Он стоял на площадке последнего, шестнадцатого этажа, держа фонарь вертикально вверх. Пыль слоилась в луче, рассеянный свет скрадывал стены, и Сэм с чемоданчиком в руке завис этаким самодельным Богом в самодельных облаках. Колючее дежавю корябнуло меня. Пыль в луче света... Где-то это уже было.

Неожиданно раввин, очнувшись от своих видений, бросился на Сэма, схватил его левой рукой за шею, а правой стал вырывать чемодан. Сэм уперся рукой с фонарем в лохматый подбородок, и освещенное снизу лицо раввина казалось еще страшнее. Рядом со мной опустилась на ступеньки Джулия. Раввин громко сопел, Сэм молча сопротивлялся. Я не знал, кому из них мне следует помочь. Да и вообще – следует ли. Что если Сэм идет на крышу, чтобы обрушить последние уцелевшие этажи? А раввин? Заигравшись со своим Великим Бизоном, он ведь тоже запросто может нажать на последнюю оставшуюся кнопку.

Решение созрело совершенно независимо от моей воли. Я кинулся вперед и успел как раз к моменту, когда Сэм уже начал сдавать, и волосатая раввинова лапа почти дотянулась до ручки чемодана. Свет метнулся в сторону и вниз. Это Сэм бросил фонарь, стараясь схватить чемодан второй рукой. Фонарь не разбился, а осветил безмолвную Джулию. Я рывком выдернул опасный чемодан из сплетения рук ... и понял, что совершенно не знаю, как поступить. Раввин и Сэм ошалело уставились на меня, не понимая, что я собираюсь сделать.