Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

«Ни молнии, ни ливень проливной…»

Ни молнии, ни ливень проливной, Ни этот мир, где злые ветры дуют, Они не смогут справиться со мной: Не окольцуют и не околдуют. Пусть буйствуют! Я обращусь назад, Туда, где не слышны грозы раскаты. Там зазвучал опять фруктовый сад, Который голос ставил мне когда-то. Между 1909 и 1914 гг.

«Зачем я здесь, зачем пришел сюда я…»

Зачем я здесь, зачем пришел сюда я, Скажу ли вслух, как сердце жмут тиски? Поет предсмертный лебедь, пролетая, И песня бьется в уши и в виски. Пройдут и сгинут времена и люди, Эвксинских вод исчезнет влажный след, Но в атоме стиха вовек пребудет И с горлом перерезанным поэт. О, как когда-то плакалось Назону, Как Пушкина никто сдержать не мог! Ведь для поэта не нужны резоны, Для уст отверстых не найти замок. Казбек с Эльбрусом вечно в блеске света, И только им ответ правдивый дан: Какой же пламень сердце жжет поэта И отчего рыдает Тициан! Между 1909 и 1914 гг.

«Тихой музыки слезы льются в ночное небо…»

Тихой музыки слезы льются в ночное небо И упрекают тучи, что нависают слепо. Молодости и страсти дни уходят за днями, Жизни врата закрыты наглухо перед нами. Что же мне делать дальше? О, научи, скажи мне! Резок могильный ветер, воющий в смертном гимне. Небо печально, хмуро, тучами воздух горбит, Сеет тоску, как дождик, струями черной скорби. Тишь наступает в мире: музыки звуки, где вы? Вот проступает смутно абрис скорбящей девы — Падает ниц на землю в горечи стародавней… Сколько еще терпеть нам, сколько еще страданий?.. Февраль 1915 Москва

НА МАСКАРАДЕ

Темно в глазах. А все кругом горит — Сгорает. Запах платьев ядовит. Зал дышит алым бархатом и черным. Звук скрипки небывало удрученным Ко мне приходит, чтоб во мне открыть Мне самому неведомые раны. Как странно… Все, что было — все в году Бог весть в каком уплыло, стало дальним… Нет имени тому, чего я жду Сейчас смертельно-сладким ожиданьем. Но впереди — мертвец, суров и светел, Под смертною рубашкою простой, — Так некогда, оставшись сиротой, Моя душа скончалась на рассвете… …Зурна рыдает. Дикий танец гор Показывают иностранцам. Скор И медлен танец. И пищит дудук. И звук зурны — все тот же скорбный звук. Звук реквиема моего. Я знаю, Нельзя мне вспоминать. И вспоминаю И май, и яблоню. Ее цветы — Постелью белой по двору. И ты, Невозвратимая, как время… Темно в глазах. Но все кругом горит — Сгорает. Запах платьев ядовит. А мертвый зал, и шумный, и немой, Танцует реквием печальный мой. Апрель 1915

СНЫ ХАЛДЕИ

Мечта целует прошлого следы, Халдеи сны плывут передо мной: Нас души предков — яростны, тверды — Влекут к химерам Грузии родной! На подвиги твои, отчизна гор, Столетий опускается вуаль, Но древней славы вновь горит костер И на Востоке вспыхивает даль. Покрылась высь молочною росой, Следы оставил дэви-богатырь, Господь пустыню заслонил рукой — Ее души пылающую ширь… Надежды древней медленный напев, Слова о счастье сгубленном слышны… Пустыня спит, от зноя онемев, Проносятся над ней былые сны. Евфрат и Тигр качали колыбель, А гроб качают Мтквари и Рион. Дойдет обет сквозь толщу лет, земель: Елиазар, восстань из тьмы времен! Сентябрь 1915

СОНЕТ ПОЭТА («Все кончится. Всему придет конец…»)

Все кончится. Всему придет конец. И не останется на свете очевидца, Который описал бы наши лица В тот час, когда срывали с нас венец Любви, что не смогла осуществиться. Кто станет вспоминать, как жили мы? Как мы любили — вспомнят ли об этом? Но для того, чтоб вырвать нас у тьмы, Воображенье мучает поэтов. Надгробьем нашим станет нам Сонет. Он воскресит и озарит слезами Все, что для вас давно сошло на нет, Но животрепетало между нами. А под конец попросит он Творца — В бездушных буднях и бессрочных битвах Поэтов беззащитные сердца Не обходить в живых Своих молитвах. Октябрь 1915

БЕЛОЕ СНОВИДЕНИЕ

Для Грузии сгорали мы, чтоб снова Для Грузии сгореть. Но как темно! И солнце мрачное величия былого В пучину слез вот-вот сойти должно. И наше горе не возьмешь в поводья. Красны от крови реки, а кругом… О, наши рощи в горьком половодье! О, наши души в трауре глухом! О, долгий путь и бесконечный плач наш Над гробом собственным. Погост далек, Но всех проклятий, всех угроз, палач наш, И этот длинный путь вместить не смог. И белый призрак над кортежем вьется — Мадонна белая — пресветлый лик… А пурпурному солнцу остается Над морем слез — один недолгий миг. Последний луч над горьким морем тает. Горит звезда, как скорбная свеча… Гиена стонет… И сова рыдает… И черный вихрь — как черная печаль… Пречистая! Мадонна! Откровенье Даруй нам, Мать истерзанной страны: Где наша смерть, а с ней успокоенье? Где наша смерть, Мадонна?! Октябрь 1915

ПРИНЦ МАГОГ

Ноябрьский бес приходил с бокалом вина И подергивал челюстью, коротенькой и смешной, И потягивался, и поглядывал на меня, И спрашивал: «Ты ведь пойдешь со мной?..» Куда мы шли… Мы не шли — метались во мгле Жеребенком напуганным. За нами на полном скаку Тишина летела — темный всадник на высоком седле, — Тишина летела и к груди прижимала тоску. Казались седые вершины далеких скал Сломанными крыльями усталого божества. Небо ли умерло или земля, кто по кому горевал — Горьким и медленным черным снегом покрывалась трава. Стонала сова. Нетопырь ей вторил вдали. Шакал глядел с амбара у схлеста дорог. И табуном, словно туча, кентавры шли По черной земле, где властвовал принц Магог. Декабрь 1915

ДАЛЬНЕЙ

Будь дальней! Бездну отдаленья Тоской заполню. Ведь на свете Нас только двое. Так и встретим Мы даже светопреставленье. Я не задам тебе вопроса О сущности моих влечений, Но знаю: ты моих мучений Нераспустившаяся роза. Меня твой дальний ветер будит. Душа о шип твой зацепилась. Возьми ее, о, сделай милость — Она тебе не в тягость будет! О, грезы, ставшие золою. Хвалы надтреснутые крики. Склеп из химер багрово-диких Для дорогой и дальней строю! 1915

В ПАРКЕ

Нехотя вечер уходит, сгущается тьма. В парке оркестр начинает концерт Берлиоза. Ты недомолвками вечными сводишь с ума, Злая кокетка, застрявшая в сердце заноза. Слышу звенящий, ликующий голос подруги. Смех, обжигая меня, в темноту уплывает. Ищет влюбленный любимую в нежном испуге. И ожидание трепетно сердце сжимает. — Вот я, ау! — в пестром платье мелькает меж веток. Ну-ка, поэт, распростись с поэтической ленью. Молнии вспышка, гетера безумная, где ты? Музыки страсть превратила тебя в песнопенье. Что же опять я мечтаю, не зная о чем? Душу сковал Берлиоз обольстительным пленом. И устремляясь за звуком в пространстве ночном, Грежу в беспамятстве Блоком, Рембо и Верленом. 1915

МОЯ КНИГА

Заплачет ли дева над горестной книгой моей, Улыбкой сочувствия встретит ли стих мой? Едва ли! Скользнув по страницам рассеянным взглядом очей, Не вспомнит, жестокая, жгучее слово печали! И в книжном шкафу, в многочисленном обществе книг, Как я, одинока, забудется книга поэта. В подружках у ней — лепестки прошлогодних гвоздик: Иные, все в бархате, светятся словно цветник, Она же в пыли пропадет и исчезнет для света… А может быть, нет. Может быть, неожиданный друг Почувствует силу красивого скорбного слова, И сердце его, испытавшее множество мук, Проникнет в стихи и поймет впечатленья другого. И так же, как я воскрешал для людей города, Он в сердце моем исцелит наболевшую рану, И вспомнятся тени, воспетые мной, и тогда, Ушедший из мира, я спутником вечности стану. 1915