Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

ВАНКСКИЙ СОБОР

Край Наири… Твердокаменный Ванкский собор… Воспоминания сердце мое бередят. Берег Халдеи. Мираж, иссушающий взор. А на арене жонглеры построились в ряд. Если бедняга Пьеро в поминаньях ушедших След не оставит — ну, что же, и это не горе. Он Коломбиною будет сегодня утешен. Роза литании вспыхнула в Ванкском соборе. Может, две наши свечи догорят понемногу. Что ж, еще ярче стихов засияет свеча. Будем скитаться отныне. Тоска и дорога Души нам ожесточат. Жизнь — заклинаю! — даруй хоть на миг передышку Паре нелепых коверных. Потом — твоя власть! Клоун шуту панихиду справляет вприпрыжку. Плачет лукавый паяц, над собратом глумясь. 6 января 1918 Тбилиси

ХАЛДЕЙСКИЙ БАЛАГАН

О родина, смотрю я на тебя Из сумерек партера. Мой старый балаган, с тобою снова я — Бродяга и актер. От выцвета души твоей не защитили Ни пестрая фанера, Ни холст цветной — всё солнцем беспощадно Расстреляно в упор. Еще стекаются с актерами фургоны. Раскрашенные, в блестках, Сидят фигляры, фокусники, маги; Борцы шагают в рост. О братья милые, сегодня с вами я Сыграю на подмостках. Поставим «Душу» мы. Старинный этот фарс Возобновим для звезд. Пусть о Тамаре, Троице святой, О благости старинной Расскажет летописца Грузии Правдивое перо. А я, склонясь над плачущей моей Подругой Коломбиной, Лишь звездам расскажу о ней слезами, Как преданный Пьеро. Всегда с тобой рыдать я буду, Коломбина! И правдой наших слез Не смыть румян твоих, что положил жестокий Гример — туберкулез. 22 апреля 1918 Боржоми

ВТОРОЕ АПРЕЛЯ

Взяли Батуми, идут на Орпири татары, Плачет апрель лепестками багряного цвета. Гневный Сатурн, ты мне горем грозился недаром. Горы горбаты и сгорблено сердце поэта. Возраст поэта измерится четвертью века. Старше веков его сердце и Грузии старше. Красный колпак в роковую минуту ответа Вскинет Пьеро, Гарибальди неистовым ставший. Немилосердны слепящие звезды Халдеи. В Ванкском соборе паду на колени во прахе, Чтобы кошмары ночные мои поредели, Чтобы расчесться с прошедшим хотя бы на плахе. Изнемогаю при мысли о новом позоре, Сам за себя и за Грузию в горькой тревоге. Друга мои, вся душа моя в копоти горя, Горем полны наши прежде веселые роги. Апрель 1918

ВАЛЕРИАНУ ГАПРИНДАШВИЛИ («Мечта твоя варилась в кухне Гойи…»)

Мечта твоя варилась в кухне Гойи. Ты бродишь в сумерках Эскуриала. Лишь молния, бывало, озаряла Полночный Кутаис перед тобою. Офелия твоя или другое Твое безумье — сколько матерьяла! Ты укрощал стихами рев Дарьяла — Сам весь в крови — в разгар ночного боя. Там — трупы двойников твоих простерты. Там жаждет боя тень Лотреамона. Там я, твой друг, оружием владею. Там за тобой пылает Запад мертвый. За мной — Восток таинственной Халдеи. Мы всех поэтов славим поименно. Апрель 1918 Орпири

СВЯЩЕННИК И МАЛЯРИЯ

В малярийной испарине бредит больная луна. И Орпири уже не скрывает рубцы и руины. Хоть светла эта ночь, но халдейская месса черна. И отцовский убрус оплетают силки паутины. …Это сказ о безумном священнике и малярии… Как раскашлялись хором лягушки окрестных болот, Словно вправду чахотка сегодня их всех разобрала. И озноб до рассвета луну пожелтевшую бьет, Чтоб металась в горячке, сорвав облаков покрывало. …Это сказ о безумном священнике и малярии… Ну, какие созвездья терзают нас ночью такой? Ну, к каким сатурналиям рвемся душой исступленной? Что ж ты, родина, сердце врачуешь мне желчью сухой, Что ж ты раны мои прижигаешь железом каленым? Вот уже саранча налетает на пашни твои, И проклятые нивы готовы к последней потраве… Ах, в каком из трактатов теперь описать в забытьи Желтоглазое время монголов и дни Моурави?! …Это сказ о безумном священнике и малярии… Нынче небо Халдеи безжалостно, как эшафот. Этой ночью в Орпири нельзя ни уснуть, ни забыться. Ну так что однолюбу осталось от прежних забот — Только боли свои собирать по слогам, по крупицам. О, звезда Сакартвело, и впрямь ты отныне мертва. И метания наши — всего лишь потуги пустые!.. И в псалом погребальный вплетаются те же слова — Прежний сказ о безумном священнике и малярии… Октябрь 1918 Тбилиси

СЕЗОН В ОРПИРИ

Река гниет, как труп Левиафана. За родниками следом — не спеша Уходят аисты. Сгибается душа, Как ветвь орешины. И вечереет рано. Лишь донкихоты пасмурных болот — Худые аисты, да в разоренных гнездах Лягушки зябкие… И никого. И вот Октябрь приходит в воспаленных звездах. На дилижансе прибыл он сюда. Привез простуды, ухмыляясь едко. О, родина моя, моя беда, Ты замерзаешь, как зимой наседка. И над вселенской грязью наших мест Лотреамона жаба тонко плачет. Орпирская земля несет свой крест. Она — земля, ей не дано иначе. Земля Орпири, окажи мне честь, Прими меня, как я тебя приемлю. …Всем пантеонам, что на свете есть, Я предпочту болот орпирских землю. Апрель 1919

САТУРН И МАЛЯРИЯ

Я прежде других повторяю: — Какая беда Терзает мне душу и гложут надежды пустые? Минуты страданий судьбой сведены навсегда В два круга стихов — о Сатурне и о малярии. В сознаньи горячечном реквием тяжко гудит. Лягушки, как звезды, на небе Халдеи дремучей. И мертвая муха качнулась в паучьей сети. Я — словно в рубахе — в глухой паутине паучьей. Любовь и Отчизна… Не вспомню сейчас ничего О вас, и в стихах не восславлю родные святыни. Я вижу ослепшие очи отца моего. По мне они плачут в ночи запредельной доныне. Покоя и счастья, я помню, хотелось и мне. О, Господи, как не поддаться тоске и сиротству?! Пропащий бродяга, скитаясь в чужой стороне, Я горб свой влачу, словно памятник злому уродству. Август 1919 Тбилиси

БИРНАМСКИЙ ЛЕС

Лес Бирнамский… Халдеи глубокие тени… И у пьяного гостя на жестком колене Леди Макбет нагая. Смертельно бело Одеянье согбенного лорда Пьеро. Вот Артур. С ним больные его бесенята. Чианури звучит, в тонких пальцах зажата. Как смычок, отсеченная напрочь нога. Тотчас самоубийцы, наполнив рога И бокалы, как будто к заветной отраве, Припадают к ним — слава тебе, Моурави! Круг павлиний замкнулся, и в нем, точно зайца, Ярко-желтого гонит Паоло малайца. И Офелия, быстро взглянув, замечает, Как пощечину звонкую вдруг получает Бедный Гамлет от дерзкой руки Валериана. На большом эшафоте и зыбко и странно Эфемерный возводится храм. Никому Я не верю… Мучительны нежности Мери. Коломбину бьет кашель чахоточный. Двери Закрывает ноябрь, чтоб не слышать ему… 1919 Тбилиси

«СВЯЩЕННИК И МАЛЯРИЯ» В ГРОБУ

Прошла годовщина, как падал кармин октября И слезы мои на отцовскую черную рясу, На глиняный холмик… Раскаяньем жгучим горя, Отец, над могилой твоею в ознобе я трясся. Октябрь, желтизна, малярия… Священник в гробу — Тогда и связалось в беспомощный лепет ознобный. Мгновение было, когда я нарушил табу, Наложенное на тайну печали загробной. Година прошла. Я другого стиха не сложил, И сердце мое очерствело, как камень точильный. Священник в гробу, малярия… Твой сын пережил Печали твои. Совершался агап благочинный Уже за чертой немоты… Никогда не пойму Видений своих, и солгать никогда не сумею: Я видел огней ураган и кромешную тьму, Накрывшую их словно рясой — так ныне Халдею Накрыло беспамятство. Был я один на один Со смертью, похожей на призрак отцовский, со смертью Схватился черту заступивший безумец — твой сын… Она победила… Всей тьмою и всей огневертью. Так кто же остался во мне и меня победил — Изгоя в отчизне, мечтателя, мономана — Родителя чтобы рожденный не превосходил! И не был я в трауре, папа, ты помнишь? Как странно! Меня это мучит, однако случайностей нет… Так что ж ты оставил в наследство слабейшему сыну, Который судьбы изволеньем всего лишь поэт, Бредовой строкой провожающий эту годину? СВЯЩЕННИК В ГРОБУ. МАЛЯРИЯ. СВЯЩЕННИК В ГРОБУ… Умерший, ты справь обо мне, о живом, панихиду — Я буду спокойней, чем ты, я осилю судьбу, И слезы и строки глотая, как горькую хину. Ноябрь 1920

ПАОЛО ЯШВИЛИ («Вот мой сонет, мой свадебный подарок…»)

Вот мой сонет, мой свадебный подарок. Мы близнецы во всем, везде, до гроба. Грузинский полдень так же будет ярок, Когда от песен мы погибнем оба. Алмазами друзья нас называют: Нельзя нам гнуться, только в прах разбиться. Поэзия и под чадрой бывает Такой, что невозможно не влюбиться. Ты выстоял бы пред быком упорно На горном пастбище, на круче горной, Голуборожец, полный сил и жара. Когда зальем мы Грузию стихами, Хотим, чтоб был ты только наш и с нами. Будь с нами! Так велит твоя Тамара. Август 1921 Тбилиси

ЗНАМЯ КИММЕРИЙЦЕВ

Словно знамя киммерийцев, Небосвод изодран в клочья. Стяг Халдеи багровеет, Кровью, ядом напоен. Скорпион мгновенье выбрал — Он себя ужалил ночью; И над городом сожженным Вихрь пылающий взметен. Наша лирика сегодня Зарыдать опять готова. Ей о белых днях воскресных Сердце помнить не велит… Как паяц, на храм Лафорга Влез паук, искавший крова, И на тонкой паутине Он под куполом висит! У Христа теперь четыре В мире есть евангелиста: Гоги, Валериан, Паоло, Я — четвертый, Иоанн. Остров Патмос — мой Орпири, Край нетленный, край лучистый, А для нового крещенья Топь Риона — Иордан. Все уйдем мы. Будет сломан Меч стиха у рукояти, И поэзия пред смертью Свой поднять не сможет взгляд. И в агонии, чуть слышно, Как последнее заклятье, Наши имени четыре Трубы скорбно протрубят! Но архангельского гласа Я не слышу рокового, Патмос гибелью не дышит, Не влечет его она… А меня сегодня Демон Наших дней тревожит снова. Подливать не нужно в чашу — До краев она полна! 1921 Тбилиси