Тихий гром. Книга четвертая

— Викентий Иванович! — воскликнул он, приподняв на пальце дорогую трость. — Побойтесь бога да поберегите себя! Что это вы разгуливаете в такое-то время. Схватят же вас!

Ничего не ответил ему Виктор Иванович, все яснее сознавая свое глупое положение. Никогда не видел он этого человека, незнаком с ним. Выходит, что всякого встречного опасаться надо, потому в городе задерживаться немыслимо. На пустыре не было ни единой души до самой речки. И на этой стороне пустынно, лишь впереди, за кирпичными сараями, на поле верховые кучками кружатся да кони без всадников носятся.

Бой там, видимо, уже заканчивается. Вот-вот взойдет солнышко нового дня. Со стороны станции гремели орудия. Шум боя переместился куда-то к самому городу. А с запада, за женским монастырем, заливались длинные пулеметные очереди. Виктор Иванович поспешил в приречные кусты, чтобы не маячить на степном пустыре, и потихоньку стал подаваться к яушевской паровой мельнице.

Мельница стоит на этом берегу, как раз напротив кирпичных сараев. Скорее всего, не безлюдна она. Да и лучше всего здесь переждать, пока откатится бой. Залез Виктор Иванович в кусты, на мягкой травке уселся и закурил. Кашлять можно было здесь от души, потому как никто не видит и не слышит. Сквозь кусты виделось поле только что затихшего здесь боя.

Непроворотная горечь кипела внутри, хотя и не ведал он, что именно в эти минуты Иван, сын его младший, тяжко, мучительно расставался с жизнью на той высокой горе. Толпу-то видно было, да разве разглядишь, что там творится! Тут и Василий Рослов под горой покоился, и немало еще знакомых. И верный Воронко, когда-то лихо умчавший Антона из тюрьмы от жандармской и казачьей погони, тут же.

Не успел заскочить к Виктору Ивановичу Малов. Так и не рассказал, кого привел он из хутора в Красную Армию. А Роман, совсем недавний Ромашка, как звал его в детстве отец, раненный в ногу, мучился в это время на вокзальном полу. Тысячи мужиков уже страдали в тот час, но не на каждом лежала тяжкая печать «трибунальского сынка».

Видел Виктор Иванович, как гонялся какой-то казак за оседланным серым конем, да и не признал в нем зятя. Закашлялся, плюнул на песок и заметил в плевке кровь. Еще один неумолимый враг охотится давно за его жизнью. От этого не убежишь, не спрячешься — внутри сидит. Поморщился Виктор Иванович и решил прилечь. Может, и уснуть удастся.

Давно не спал он вволю, а последние дни всего по часу-два удавалось вздремнуть прямо в кабинете. Минувшей ночью и вовсе не до того было. Но едва начинала одолевать его дрема, как тут же мерещились немыслимые страхи. Он вздрагивал и снова долго не мог задремать. Таких чудес никогда в жизни с ним не бывало, даже в детстве. И мысль неусыпно продолжала работать.

Перебрал в уме всех знакомых и понял, что ни к одному из них сунуться теперь нельзя. Если даже и нету там наблюдателей, то солдаты могут быть расквартированы. А главное — все равно на улице показаться невозможно. Так что в городе места ему, выходит, не осталось. Уходить надо. Слишком уж много развелось тут нежелательных знакомых. И не поймешь, откуда грозит опасность.

А добрый старикан с тросточкой, оказывается, знает его настоящее имя, известное в этих краях лишь матери, Матильде Вячеславовне, да ему самому. Викентий! Как же могло проникнуть это сюда? Неужели на родине, в Самарской губернии, справлялись? А при чем тут дедок этот? Загадки сыпались в полусонную голову, а ответов на них не находилось.

Конечно же, и в хуторе ищейки побывают непременно, хотя и понимают, что едва ли беглец станет прятаться в собственной избе. А если чуток повременить да где-нибудь поблизости к дому и обосноваться? Не придет им в голову именно там искать. Но показываться-то нельзя и в хуторе, потому как есть там Кестер да и еще кое-кто. В момент шепнут куда надо.

До самой темноты промаялся тут Виктор Иванович. Есть он совсем не хотел, а только изредка подбирался к речке и пил. Слышал и колокольный благовест в честь победы белых. А теперь даже сюда из городского сада доносилась разгульная музыка. Да и весь город пьяно гудел. Лишь бедные, затюканные окраины прибито молчали, будто ожидая смертельного удара.

Выбрался Виктор Иванович из своего убежища и бережком, у самой воды, вдоль кустов двинулся к давнишней своей дороге. Кое-где и в воду заходить приходилось. Подавалось хорошо, никто ему не мешал. Паровая мельница не работала, и тут обошлось все спокойно. А вот когда над речкой показался последний мост, услышал перекличку часовых. Пришлось отойти назад на полверсты.

Разделся донага, затянул в узел одежду и стал искать брод. Речка неглубокая, перебрался быстро. Одевшись, зашагал наискосок по угору, чтобы подальше от моста пересечь дорогу. Ночь, хотя и не темная, все-таки укрывала его от посторонних глаз. На той стороне, за дорогой, притаился и выждал с полчаса, чтобы убедиться, нет ли часовых на мосту.

Никакого поста не было там. Либо это патруль прошел, либо случайно чешские солдаты шастали. Отдышался Виктор Иванович, успокоился и пошел в сторону своего хутора. Одышка мучила, кашель. Все тело взялось липким потом. Не спасла даже ночная прохлада. Двигался степью или засеянными полями, подальше от дороги. Прислушивался к каждому звуку.

2

Все новости доходили до Кольки Кестера в самую распоследнюю очередь. Ни друзей у него, ни врагов настоящих вроде бы не было. Но знал он, что ровесники его ушли в Красную Армию, что под Троицком идут бои, что не с одними казаками теперь красные воюют, а с нахлынувшими полчищами чехов. А вот о последней новости сообщил ему отец в тот же день, как захватили белые город.

— Ну, Колька, проперли красных петухов из города! — объявил он, как только приехал с поля сын перед вечером. — Теперь все наладится и пойдет по-старому.

— По-старому-то все равно, наверно, уж не будет, — безразлично возразил Колька, выпрягая коня.

— Это почему же?

— Да ведь царя-то все равно нет, и не будет его, коли скинули.

— Ну, царь найдется, — успокаивал себя Кестер, помогая сыну прибрать упряжь и посасывая погасшую трубку. — Пусть демократическое правление будет в государстве, лишь бы голодранцев на место поставить и Советы ихние похоронить.

— Так ведь Москва-то — советская, и там большевики руководят.

— Доберутся и до Москвы. Кругом тут их посшибали, и Москва не устоит.

Не слушая отца, Колька направился в дом. Работал он, как машина. Днем — в поле, а теперь вот поесть да в ночное с конями собираться надо. А там и поспать умудрись, и лошадей не растеряй, да утром — снова в работу. Правда, собака ему помогает. Ощущение круглого одиночества не покидает его никогда. От сверстников своих оторвался, и дома чужаком жил.

Табунок свой всегда пасли Кестеры отдельно от хуторского, по краю Цыганского болота. С давних пор само собою закрепилось за ними это место. Едва успело закатиться солнышко, пригнал сюда Колька своих лошадей, отпустил и, не разжигая костра, свалился на потник возле кочки. От комаров брал он с собою старый материн передник. Уложил голову на седло, накрыл передником лицо, и руки под него спрятал. И уснул замертво.

В третьем часу пополуночи отчаянно, заливисто залаяла собака. Вскочил Колька, смотрит: из кустов вышел человек и остановился. Видно, собаки боится, не подходит и не прячется.