Тимур. Тамерлан

Призванный мирза Турсунмурад составил грамоту, в которой говорилось, что минбаши едет по чрезвычайно важному государственному заданию и требуется не чинить ему никаких препятствий и не устраивать досмотров его имущества. Казначей Дауд получил задание выдать Джильберге тысячу румских безантов, тысячу динаров, две тысячи дирхемов и пять тысяч таньга. Когда он отправился за деньгами, Тамерлан поставил на изготовленной грамоте синюю печать со своим гербом в виде трёх кружков и красную печать с гербом чингисидов — кречетом, несущим в когтях ворона.

— Ну вот, Джильберге, с этакою бумагой тебе сам чорт не брат, — усмехнулся Тамерлан. — Отправляйся, и чтоб к рассвету вы уже были на полпути от Самарканда до Кеша. Поспеши и непременно вернись к первому раджаба. Я хочу видеть тебя рядом с собой в Китае.

Поклонившись, немец заглянул в глаза обладателя счастливой звезды, пытаясь угадать, что ещё он задумал. Но как тут угадаешь!

Простившись с Тамерланом, он вскоре получил деньги от казначея Дауда, приготовил всё, что нужно для дальней дороги, и отправился в зиндан, где томились в ожидании завтрашней казни Мухаммед и Зумрад. Они знали, что должна миновать ночь, должен продлиться день и лишь вечером их выведут на казнь. Но когда их вдруг в полночь вывели из темницы и поставили перед Джильберге, вид у них был явно испуганный.

— В чём дело? — спросил Мухаммед.

— Что ещё нужно этому страшному человеку? — с ненавистью спросила Зумрад.

— Я получил приказ измерителя вселенной усадить вас в этот сундук и доставить к назначенному месту, — сухо отвечал немец.

— Что ещё нового придумал злодей всех злодеев? — спросил Аль-Кааги, на что Джильберге хотел было возмутиться, но передумал и в ответ лишь пожал плечами:

— Я и сам не знаю. И полезайте-ка в сей сундук добром, дабы мне не пришлось применять силу.

— Послушаемся его, Мухаммед, — покорно согласилась Зумрад и первая полезла в большой испанский сундук, один из тех, что привезли дон Альфонсо, дон Гонсалес и дон Гомес. Мухаммед же только теперь узнал его, и почему-то именно это заставило его смириться и тоже полезть внутрь вместительного сундучины. Крышка захлопнулась, и сидящие внутри пленники увидели прорезанные во многих местах дыры, в которые сочился тусклый свет. Сквозь эти крошечные окошечки можно было увидеть, как слуги погрузили сундук в большую арбу, наполненную оплетёнными кувшинами и большими торбами, но вскоре задний полог арбы был сброшен, и стало темно. Повозка тронулась и поехала.

— Как думаешь, Мухаммед, куда нас везут? — спросила Зумрад с тревогой в голосе.

— Не знаю, чинара, не знаю, — отвечал Мухаммед.

— Они развязали мне руки, прежде чем я полезла в этот сундук. А ты ещё связан. Дай-ка я развяжу тебя.

— Надо попробовать выбраться отсюда, — сказал Мухаммед, когда руки его освободились от пут. Но сундук был сделан на славу и, закрытый снаружи, нисколько не поддавался усилиям мощного плеча Мухаммеда.

— Бесполезно, тополь мой бедный, — сказала Зумрад. — Лучше давай обнимемся и будем ласкать друг друга в последний раз.

— Ты права, любимая! Всевышний даёт нам такой случай ещё раз насладиться любовью друг друга! Грех упустить время.

Трясясь в темноте сундука, они всё же смогли расслабиться и забыть о грядущей страшной смерти. Но недолго длились их страстные поцелуи. Арба остановилась, и пленники, оторвавшись друг от друга, стали прислушиваться к голосам.

— Немедленно пропустить! — донёсся возглас минбаши Джильберге. — Вот грамота великого эмира, скреплённая двумя печатями.

— Но я должен досмотреть всякого, кто покидает столицу, — прозвучал строгий голос.

— Вчитайтесь в то, что тут написано, и не задерживайте! — ещё строже прикрикнул Джильберге.

— Проезжайте!

Вновь зазвенели копыта лошадей, вновь арба, покачиваясь, поехала.

— Мы покидаем Самарканд, — удивлённо проговорил Мухаммед.

— Мне страшно, — прошептала Зумрад.

— Что может быть страшно моей чинаре после того, как её приговорили к варке в крутом кипятке? — горестно усмехнулся Мухаммед.

— Не знаю, — ответила Зумрад. — Неизвестность страшнее казни.

— Мне так стыдно, Зумрад.

— Тебе? Стыдно?

— Да. Когда Тамерлан поменял свой приговор, я должен был сказать ему: «Не хочу смягчения казни! Хочу быть в кипятке с той, кого люблю. Не хочу разлучаться с нею даже в джаханнаме [188] !»

— Не стыдись ничего, любимый! — вновь обнимая Мухаммеда, улыбнулась Зумрад. — И почему ты думаешь, что нас ждёт джаханнам, а не фирдаус?

— Но ведь мы грешники.

— Ты в этом уверен?

— Уверен… Хотя и не вполне.

188

Джаханнам — геенна огненная.

— Нет, мы не грешники. Настоящая любовь — не грех. Грех — то, что они замышляют сделать с нами.

— А всё-таки, куда они нас везут? — Мухаммед прильнул к дырочкам, просверлённым в сундуке, но ничего не увидел. — Может быть, эта сволочь Джильберге задумал сам расправиться с нами?

— Почему он так зол на нас?

— Не знаю, Зумрад. Он просто — чёрный человек.

— Но ты же слышал, у него какая-то грамота с печатями Тамерлана.

— Уж не думаешь ли ты, что Тамерлан велел ему увезти нас с тобой к моему брату в Мазандеран? — усмехнулся Мухаммед.

— Конечно, не думаю, — горестно вздохнула Зумрад. — Просто…

— Что — «просто»?

— Так… Подумалось: «А вдруг…» Обними меня скорее!

И они снова жадно прильнули друг к другу, и долго на сей раз ничто не мешало их ласкам, покуда оба не уснули в душной темноте испанского сундука.

Первым проснулся Мухаммед. Голова у него трещала от боли. В дырочки внутрь сундука лился свет. Арба стояла без движения. Вдруг клацнул замок, и крышка сундука откинулась. Зумрад, проснувшись, испуганно вздрогнула всем телом и выкрикнула:

— Уже?!

— Вылезайте! — раздался голос Джильберге.

Выглянув из сундука, Мухаммед, преодолевая головную боль, хмуро посмотрел на минбаши. Зумрад, трясясь, забилась в угол сундука.

— Да вылезайте, не бойтесь, — усмехнулся немецкий рыцарь.

Выбравшись из арбы, Мухаммед и Зумрад увидели ясное солнечное утро и серовато-белые камни Зеравшанских гор.

— Где мы? — спросил Аль-Кааги.

— У перевала, — ответил Джильберге. — К полудню приедем в Кеш. Вас это устраивает?