Тиран

Киний собрал копья, намереваясь ответить на ее вызов. Еще два копья он взял у Никия.

Гиперет посмотрел на него в меркнущем свете.

— Умно ли это? — спросил он.

— Спросишь потом, — ответил Киний.

Он остановил лошадь у линии старта и постарался выбросить из головы все посторонние мысли. Страянке все еще рукоплескали воины. Он несколько мгновений смотрел на нее, потом пустил лошадь.

На жеребца он не садился весь день, если не считать утренней разминки, и тот был полон сил. Первое копье Киний метнул удачно — бросок трудный, но мастерский, тяжелое копье вонзилось в мишень — кожаный сакский щит. Второе копье он метнул, минуя цель, и услышал глухой звук: попал. Не глядя туда, он перебросил копье из руки, державшей узду, в другую и бросил — издалека. Это было копье Никия, более легкое, оно высоко взвилось и угодило в верхнюю часть второй мишени, опрокинув щит на землю. Мчась галопом, слишком быстро, чтобы рассуждать, он бросил четвертое копье и перемахнул через щит, вместо того чтобы объезжать его; готовя лошадь к прыжку, подхватил второе копье и что было силы вонзил его в цель. Толпа загомонила, но он был слишком занят — бросал в пятый раз, сосредоточив все внимание на последней мишени и последнем копье. В шаге от щита Киний на мгновение перехватил копье по-другому, пронесся мимо цели, обернулся — если Страянка могла это сделать, он тоже сможет, — и пустил копье назад, в последнюю мишень. Почувствовал, как рвется мышца на шее, ощутил боль, поворачивая на дистанцию, но взрыв голосов в толпе подсказал ему, что боль он испытал не зря.

Он шагом вернулся к Никию. Тот держал над головой второй щит, восторженно крича. Брошенное на скаку копье пробило кожу и дерево так, что черный наконечник на длину руки вышел с обратной стороны щита.

Парстевальт, второй после Страянки по старшинству, обнял Киния, крича что-то на сакском, а потом и Страянка, по-прежнему сидя верхом, обхватила его руками за шею и прижала к себе. Толпа одобрительно завопила.

Эвмен сунул ему чашу с вином. Невидимые руки приготовили венки, и Киний обнаружил, что сидит на коврах и на голове у него венок. Рядом на плаще сидела Страянка, тоже в венке поверх распущенных волос — мускулистая нимфа.

Остальные соревнования они смотрели вместе. Он вдруг взял ее за руку; Страянка повернулась к нему, широко раскрыв глаза с огромными зрачками, и провела большим пальцем по его ладони. Не обращая внимания на окружающих, она гладила его руку, повертывая ее вверх и вниз, и Киний присоединился к ее игре — гладил ее руку, сравнивая мозоли на ладони с мягким бархатом тыльной стороны, осмелившись притронуться к ее запястью, как будто это гораздо более укромное место.

Большее уединение для них невозможно. Оба молчали. Время шло, состязания сменились выпивкой, и давление выпитого в мочевом пузыре заставило Киния неохотно подняться. Он осмотрелся, понимая, что глупо улыбается, как влюбленный мальчик, впервые встретившийся с девушкой. Они ведь даже не говорят на одном языке. Она встретилась с ним взглядом и опустила глаза. Рассмеялась.

— Страянка, — сказал он.

— Киниакс, — сказала она.

Это был четвертый вечер.

На следующий день, проснувшись, он почувствовал, как затекло тело. Кинию было холодно, болели руки, суставы распухли. Пытаясь застегнуть плащ, он почувствовал боль в правом плече — следствие вчерашнего броска. Он подозвал к себе Эвмена и Ателия.

— Хочу в дороге поупражняться в сакском, — сказал он. Оба с улыбкой отвели глаза. Но когда все сели верхом, Эвмен и Ателий подъехали к Кинию и начали показывать на разные предметы: кобыла, жеребец, небо, трава — и называть их по-сакски. Корни слов казались странно знакомыми, словно персидские, а некоторые напоминали те древние формы, что использовал Поэт, но окончания были другие, и звуки произносились по-варварски.

Киний начал изучать сакский еще зимой, но учения и политические сложности мешали брать уроки языка. Теперь, когда предмет уроков перед ним и делать нечего, кроме как ехать и наблюдать, как Левкон управляется с людьми, Киний взялся за работу, точно мальчик под руководством учителя.

На привале в середине дня к ним присоединился Парстевальт, рослый, особенно для саков, мужчина со светлыми золотыми волосами, очень загорелый. Киний знал, что он приходится Страянке родичем, но кем именно, определить было трудно, — что-то вроде двоюродного брата по материнской линии. Он успешный военный вождь, на седле у него висят скальпы дюжины врагов.

Человек умный, он легко включился в уроки языка. Казалось, ему нравится все греческое.

Через час он уехал и вернулся со Страянкой, которая до конца дня ехала с ними, называя предметы по-гречески, когда Киний называл их по-сакски.

Практикуясь в греческом, она продолжала командовать колонной, и у Киния была возможность понаблюдать за ее действиями.

Она была прекрасным военачальником. У него на глазах она развела двух мужчин, ссорившихся из-за оленьего окорока. Ее голос оставался спокойным, ровным, но глаза сверкали. Спорщики отшатнулись, словно от удара. Страянка ездила вдоль колонны. Она знала состояние каждой лошади в большом табуне, а ее лазутчики всегда были начеку. По вечерам она разговаривала со своими людьми, когда те побеждали в состязаниях и когда терпели поражение. Все это он понял, наблюдая за ней. Но еще больше он узнал, глядя на ее воинов: все обращались к ней с уважением, почти с благоговением. Она никогда не отказывалась от соревнования, и хотя не всегда выигрывала, победитель мог гордиться, если она проигрывала хоть в чем-то. В начале дня она первой оказывалась в седле и последняя спешивалась, когда колонна останавливалась. Для каждого воина в отряде — мужчины и женщины — у нее были свой голос и свое лицо. Некоторым она объясняла, ради доходчивости жестикулируя, другим просто приказывала.

Все воины любили ее.

На шестой день Киний через Эвмена разговаривал с Парстевальтом, когда Страянка прервала урок языка и отъехала поговорить со своим лазутчиком. Парстевальт почти все время ехал с Эвменом и Никием и задавал вопросы, как только ему удавалось их сформулировать. Когда он упомянул набег, в котором участвовал год назад, Киний спросил:

— Набегом руководила Страянка? Против гетов?

Ателий передал вопрос и закатил глаза, отвечая:

— Он говорит — проклятые геты. Сожгли города — три города. Будут убивать всех, кого найдут.

Киний кивнул, показывая, что понял.

— Сколько раз она водила саков? — спросил он, показывая на Страянку. — В набеги? На битвы?

Эвмен передал вопрос. Его сакский с каждым днем становился лучше.

Черноволосый мужчина посмотрел на узду, потом, словно в поисках вдохновения, на солнце.

— Столько, сколько дней в месяце, — ответил он через Эвмена.

— Тридцать? — громко спросил Киний. — Тридцать набегов?

Филокл, который всегда являлся на интересный разговор, выехал из сакской части колонны.

— Больше, чем Леонид [66] , — сказал он.

— Больше, чем я, — сказал Киний.

— И больше, чем я, — подхватил Никий. Он улыбнулся Кинию. — Отныне буду более почтителен.

На седьмой день лазутчики нашли стадо оленей, и смешанный отряд охотников — саков и ольвийцев — отправился за свежим мясом. Вернулись они с шестью большими тушами. Киний стоял рядом со Страянкой, когда делили мясо. Молодые сакские воины свежевали добычу, а рабы разрубали суставы и расчленяли тушу.

66

Спартанский царь, прославившийся во время битвы при Фермопилах, где он во главе трехсот воинов удерживал многочисленное персидское войско.

Страянка смотрела, как две молодые женщины свежуют самого крупного оленя. Киний наблюдал за ней. Он видел, что ей хочется что-то сказать, может быть, самой взяться за работу, потому что женщины многое делали неправильно.

Трое всадников из Ольвии, из числа молодых и праздных, подошли и встали рядом, потому что женщины, занятые своей кровавой работой, разделись донага.

Страянка оторвалась от своих забот, когда один из этих молодых людей воинственно сказал:

— Варвары!

Она повернулась к Кинию и приподняла бровь.

«Кому нужен язык?» — подумал он. Подошел к троим гиппеям.

— Господа, если вам нечем заняться, я поучу вас разделывать тушу.

Тот, что сказал «варвары», Алкей, покачал головой.

— Это занятие для рабов, — сказал он. — Мы смотрим, как амазонки купаются в крови.

— Они свежуют оленя не для того, чтобы очаровать вас своими прелестями. Уходите, или я заставлю вас разделывать туши.

Киний говорил тихо. Он не хотел предавать огласке дурное поведение двоих людей. Краем глаза он видел, как трубач Страянки и еще несколько женщин наблюдают за ними, поигрывая кнутами.