Тиран
Шрифт:
Алкей подбоченился.
— Я не в дозоре, — произнес он высокомерно. — И могу смотреть на варварских женщин, если хочу.
Товарищи отодвинулись от него, как от зачумленного. Киний поискал взглядом Эвмена или Никия — он предпочел бы, чтобы послушание насаждал кто-нибудь другой.
Но оба были заняты.
Не повышая голоса, Киний сказал:
— Нет, не можешь. Не глупи. Иди вычисти свою лошадь и ступай на караул — до моего нового приказа.
Алкей надменно посмотрел на Киния:
— Мне приказывает только Левкон, — сказал он. — К тому же…
— Молчи! —
Алкей старался мимо Киния смотреть на молодых женщин. Он оглянулся на товарищей с высокомерием подростка, убежденного в поддержке друзей. И усмехнулся.
— Ты мешаешь мне смотреть, — лениво сказал он.
Киний потерял терпение. Все произошло мгновенно: накатил гнев, и он одним ударом поверг парня в беспамятство. Заныло плечо, вдобавок он рассек костяшки пальцев. Киний повернулся к товарищам Алкея.
— Заверните его в плащ и положите на лошадь. Побудьте с ним, пока он не придет в себя. Потом помогите ему почистить лошадь и втроем отправляйтесь нести дозор, пока я вас не отзову. Поняли?
Оба кивнули; у обоих глаза были круглые, как у афинской совы.
Когда он вернулся к Страянке и Ателию, девушка покачала головой.
— За что ты ударил этого человека? — спросила она на недурном греческом.
Киний повернулся к Ателию.
— Как сказать «неповиновение»?
— А что такое неповиновение?
Киний медленно вдохнул. Он рассердился — очень рассердился.
— Когда я отдаю приказ, я ожидаю исполнения. Если приказ не исполнен, это неповиновение.
Страянка поворачивала голову от одного к другому. Потом на быстром сакском задала короткий вопрос. Киний уловил свое имя, но больше ничего.
Ателий покачал головой, посмотрел на Киния и заговорил; говорил он долго, делая жесты, обозначающие езду верхом и сон. Потом сказал Кинию:
— Она спрашивает меня, давно ли я с тобой. Я сказал. Еще она спрашивает, часто ли ты бьешь людей. Я сказал, не бьешь.
Страянка посмотрела ему в глаза. У нее самой глаза были темно-синие, как Эгейское море на солнце после бури. Киний выше ее на полголовы. Она стояла очень близко. И обратилась прямо к нему, заговорила медленно и внятно — по-сакски.
Киний не понял ни слова.
Ателий сказал:
— Она говорит: если я бью человека за плохое — я его убиваю. Или он уедет и будет враг. — Он умолк и заозирался, как зверь в западне. Наконец сказал: — Потом она говорит: мужчины смотрят на женщин. Все мужчины глупеют, когда женщина показывает груди. И что? Зачем бить?
Киний не привык к тому, чтобы его приказы обсуждались. И к тому, что его расспрашивают при всех через переводчика. Что его допрашивает женщина.
«Как перед мужчиной», — сказал Филокл. Но она могла бы своей плетью в куски иссечь человека, и он не усомнился бы в ее праве.
Он чувствовал, что покраснел, чувствовал, как нарастает гнев, которому он редко дает волю. Как душа восстает против такой несправедливости, против осуждения в ее взгляде.
Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Досчитал до десяти
на сакском. Потом коротко кивнул.— Объясню, когда буду не так сердит, — сказал он по-гречески.
— Хорошо, — ответила она и ушла.
Тем же вечером он пересказал этот случай Левкону, Эвмену, Никию и Филоклу. Они сидели у небольшого костра, в стороне от саков, которые были тихи и держались обособленно.
— У него в голове мякина, — сказал Никий. Потом посмотрел на Левкона. — Прости. Я знаю, что он твой друг, но он дурак. Он это заслужил.
Левкон выглядел несчастным.
— Мы товарищи с детства. Он всегда получал, что хотел; ему трудно сейчас измениться.
Никий криво усмехнулся.
— Не так уж трудно.
Левкон опустил голову на руки.
— Я чувствую, что подвел тебя, гиппарх. Но — я должен это сказать — ты не должен был бить его. Он гражданин. После первого учителя его никто никогда не бил.
Киний старался держать себя в руках.
Заговорил Филокл:
— В Спарте его бы убили. На месте.
Левкон не скрыл потрясения.
— За такую мелочь?
Филокл пожал плечами.
— Неповиновение — яд для войска.
Левкон взглянул на Эвмена, но тот не смотрел ему в глаза.
— Он из тех забияк, кто готов по любому поводу показать нож в винной лавке. Я видел, он это делает. — Эвмен посмотрел на Никия, потом на Левкона. — Он мне не нравится.
Киний подался вперед.
— Дело не в этом. Нравится, не нравится: военачальник должен быть выше этого. Я по опыту знаю, что неповиновение — чума, которая начинается медленно, но распространяется быстро. — Он протянул руки к костру, чтобы согреть, наклонился так, что локтями уперся в бедра. Ему было холодно, болели плечо и костяшки пальцев, и он даже думать не хотел о том, как повредил своим отношениям со Страянкой — или вообще с саками. — Он оскорбил саков. Оскорбил меня. И не выполнил прямой приказ. — Киний потер подбородок. — Я человек суровый. Наемник. Может, стоит напомнить вашим людям об этом. — Потом он вздохнул. — Но мне не следовало поддаваться гневу.
Левкон скорее недоумевал, чем понял что-либо.
— Что я скажу его отцу? — спросил он, прежде чем уйти в темноту.
Филокл смотрел ему вслед.
— Полагаю, госпоже Страянке это не понравилось.
Киний кивнул.
Филокл покачал головой.
— Ты поступил правильно. Что еще ты мог сделать?
Киний потер руки.
— Ты философ. Вот и скажи.
Филокл покачал головой.
— Я в первую очередь спартанец, а уже во вторую философ. Я бы, пожалуй, его убил.
Киний устало кивнул.
— Странно. То же самое сказала Страянка. Что если ударит человека, то убьет его. Чтобы не оставлять за спиной врага — так я ее понял.
Эвмен сказал:
— Они даже детей своих не бьют. — Он пожал плечами. — Правда. У меня была сакская нянька. В войне или в состязаниях все средства хороши. Но не ради послушания. — Он задумался так надолго, что Никий успел подбросить в костер охапку дров, потом сказал: — Не думаю, что у них вообще есть слово «послушание».