Тиран

Кинию не терпелось добраться до широкой излучины реки, увидеться с Страянкой, и тем не менее мучившие его всю зиму сомнения не исчезали. Поддержит ли его город? Не изменит ли свое решение архонт? Продолжится ли дезертирство граждан?

Неужели его надежды на встречу со Страянкой не оправдаются?

Пятьдесят молодых людей, у которых было в сто раз больше вопросов, изрядно отвлекали его, как и вопросы Филокла, соперничавшего в этом отношении с остальными. К концу первого дня Киний чувствовал себя, как кулачный боец, весь день отбивавший удары.

— Ты задаешь слишком много вопросов, — ворчливо сказал он спартанцу.

— Знаешь, ты не первый говоришь мне это, — со смехом ответил Филокл. — Но я оказываю тебе услугу. Лучше скажи спасибо!

— А… услугу!

Киний наблюдал, как в нескольких стадиях перед колонной движутся вперед его лазутчики — вполне удовлетворительная противозасадная цепь.

— Если бы не я, ты бы только и мечтал о своей амазонке, — рассмеялся Филокл.

Киний продолжал наблюдать за лазутчиками. За ними вспыхнула красная точка — накидка Ателия? Он подозвал Левкона и приказал собрать колонну — парни все время растягивали строй. Потом снова повернулся к Филоклу.

— Ты что-то сказал?

Тот покачал головой.

— Пытался пошутить — ну, неважно.

Киний натянул узду и посмотрел из-под ладони. Да, Ателий.

— Повторишь?

Филокл поджал губы и покачал головой.

— Нужно слышать сразу или не слышать вовсе.

Глаза Киния сузились.

— О чем это ты? Об охоте?

Филокл вскинул руки, словно просил богов вмешаться, повернул лошадь и вернулся к колонне.

Лагерь разбили в открытой местности, где узкий ручей прорезал глубокое русло. Небольшая долина заросла деревьями и изобиловала дичью, и Эвмен с тремя друзьями добыл крупную олениху. Как люди благородные, они предварительно убедились, что она не ждет детеныша: убить весной стельную самку — дурной знак или того хуже: оскорбление богов. Конечно, семьдесят человек одной тушей не накормишь, но свежее мясо стало приятной добавкой к обычному рациону. И вечер прошел в праздничной атмосфере учебного лагеря.

— Слишком много рабов, и парни засиживаются слишком поздно, — ворчал Никий. Поездка в Гераклею не смягчила его.

— Я не раз видел, как в первую ночь похода ты тоже не ложился допоздна и слишком много пил.

Киний передал гиперету чашу с вином.

— Я ветеран, — ответил старый боец. Он ущипнул мышцу там, где шея встречается с плечом. — Старый ветеран. Аид, кожаные ремни нагрудника режут, как ножом. — Он смотрел на Эвмена, который развлекал молодых людей рассказом об их совместной зимней поездке. — Сомневаюсь, чтобы он это заметил.

— Но ведь ты не сражен? — спросил Киний. Он хотел пошутить и внутренне выругал себя, когда понял, что его слова попали в цель. — Из всех старых… послушай, Никий, да он тебе в сыновья годится!

Никий пожал плечами и ответил:

— Нет дурака хуже старого.

Он посмотрел на огонь, но скоро его взгляд вернулся к Эвмену, который продолжал красоваться перед друзьями. Как Аякс, он прекрасен — ловкий, мужественный, смелый.

— Думай о войне, — сказал Киний. Он постарался сделать это замечание небрежным.

Никий криво улыбнулся.

— Забавно слышать это от тебя. Завтра увидишь свою кобылку — и вообще перестанешь замечать нас, остальных, разве что… ну, не знаю, разве что мы испустим дух.

Киний подобрался.

— Я попытаюсь найти время и для других мыслей, — сказал он, все еще силясь говорить легким тоном.

Никий покачал головой.

— Не глупи. Я не хотел тебя обидеть — ну, не очень хотел. Но кое-кто из парней считает, что ты затеял эту войну только для того, чтобы покрыть свою кобылку, и хотя у Поэта полно такой ерунды, нам этого слишком мало, если предстоит умереть. — Он снова криво улыбнулся. — Мне понравилась твоя сегодняшняя речь. Аид, я был тронут — не знаю чем. Не скажу «божественно», но не скажу и обратное.

Он взял чашу Киния и снова наполнил ее.

Филокл расстелил свой плащ и шумно плюхнулся на него.

— Тайный разговор? — спросил он, когда было уже поздно отгонять его.

— Нет, — ответил Киний. Забавно, но у лагерного костра его власть гиппарха словно заканчивается. — То есть да, но ты, как и прочие мои друзья, можешь порассуждать о моей личной жизни.

Спартанец и более пожилой гиперет переглянулись. Оба улыбнулись.

Киний посмотрел на одного, на другого и встал.

— Идите вы к Афродите, — проворчал он. — Я ложусь спать.

Филокл широким жестом показал на свой плащ.

— А я уже лежу.

Киний расстелил плащ и лег у костра. Никто больше не сказал ни слова, но он еще долго лежал без сна.

Где-то была сова, и он должен был поймать ее, хотя не понимал зачем. Он ехал на своей лошади — крупной, косматой, довольно неприглядной, — ехал по бесконечной неровной плоской земле, усыпанной пеплом. Пепел был повсюду, он поглотил все цвета, так что казалось, будто Киний едет в темных летних сумерках и покров ночи погасил все краски. А конь — если это был конь — скакал и скакал по равнине.

Увидев в отдалении реку, он испугался — это был острый, всепоглощающий страх, который он когда-то испытал впервые. Коню его страхи нипочем, и он продолжал скакать вперед, прямиком к песчаному броду у начала подъема.

Он поднял голову и увидел, что море мрачно мерцает; он понял, что снова очутился на берегу Исса. Вокруг брода множество тел, людей и лошадей вперемешку; люди изуродованы.

Копыта его лошади застучали по камням речного откоса — черная вода по-прежнему не отражала ни одной звезды.

Он должен поймать сову! Где она? Киний повернул голову и посмотрел направо, где второй таксис должен был прорвать стену наемников, но там были только тела, и пепел, и запах дыма, и тут он увидел поднимающуюся над землей крылатую тень. Он натянул узду, тянул все сильней, резал лошади пасть, но она продолжала скакать к броду.

«Не пересекай реку», — сказала Кам Бакка. Голос звучал ясно и спокойно; лошадь повернула, с плеском прошла вдоль края воды, а черные капли медленно поднимались в воздух и, касаясь кожи, обжигали, как лед. Потом он ускакал от воды — если это была вода, — он скакал по полю мертвых, и сова по спирали спускалась к нему, словно хотела схватить добычу.

Лошадь прянула — впервые за время этой безумной скачки, — он посмотрел вниз, мимо ее отвратительной шкуры; там лежало тело Александра, изуродованное, с лицом, покрытым улыбающейся золотой маской. Вокруг лежали тела его товарищей.

Такого не было, посетовала рациональная часть его сознания. Но эта мысль исчезла…

Сова…

…снижалась. Он увидел ее краем глаза, и повернул голову, и успел увидеть, как совиные когти впиваются в его лицо, проникают в его тело, как меч пронзает плоть. Он закричал…