Тирания мух

— Мне все равно.

— Он начнет ставить на нас эксперименты. Плюс-минус как Усатый дедушка. Разве что тот — в масштабах страны.

— Слушай, Касандра, ты влюблена в мост, поэтому не говори мне об экспериментах. Оставь меня в покое.

— Такой человек, как папа, не откажется от власти — ее нужно у него забрать.

Калеб захлебнулся хохотом:

— А, значит, ты не только любительница мостов, но и враг народа.

Его старшая сестра пожала плечами:

— Ты не знаешь Усатого дедушку, Калеб. А я знаю. Только представь, что папа в него превратится. Он сделает твою жизнь невыносимой. И мою. Даже жизнь Калии. Ты не догадываешься. Даже не понимаешь, что это значит. У нас появятся новые законы…

— Оставь меня в покое.

— Идиот! Такой человек, как папа, опасен. Он все потерял. У него все отняли. Остались только мы. Как ты этого не понимаешь?!

— Слушай, да мне все равно. Отстань от меня.

Касандра потрогала пальцем мертвого воробья:

— Окей, дело твое, но ты об этом пожалеешь. Папа сошел с ума. И это лето будет длиться вечность, Калеб. Не говори потом, что я тебя не предупреждала.

Он не стал раздумывать над словами Касандры. Сказать по правде, сейчас его больше волновали воспоминания о потерянной кузине Тунис и ее очках. Больше всего ему хотелось представить ее розовые трусики, а еще сделать так, чтобы сплющенный воробей нашел свое место в его пазле из мертвых зверей.

— Почему тебе не нравятся бабочки, мама?

— Потому что они посланницы смерти.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала об этом моя тетя.

— Ты их боишься?

— Бабочек? Немного. Но я не против, если ты их правда убиваешь.

— Нет! Они…

— Знаю, знаю, Калеб. Ты мне рассказывал: они тебя ищут, касаются крылом, и все. Падают. Убивают сами себя. Да, я знаю.

— Но так и есть.

— Значит, то, что про тебя говорит твоя сестра, тоже правда?

— Кролик умер сам.

— Калеб, ты можешь быть с мамой откровенным. Тебе нравится мучить животных?

— Нет!

— Если ты будешь что-то скрывать, мама не сможет тебе помочь.

— Я ничего с ними не делаю.

— Ты их травишь? Бьешь?

— Нет!

— Ты испытываешь удовольствие, когда дела ешь это?

— Они просто умирают. Это не моя вина.

— Конечно же нет. Никто тебя и не винит. Мне, например, не нравятся бабочки. Я считаю их мерзкими насекомыми, которые не должны существовать.

— Но они очень красивые.

— Расскажи мне, что случилось в тот день в зоопарке.

— Я пошел туда с папой и Касандрой. Звери вели себя странно. Папа закричал.

— И ты почувствовал страх?

— Нет, удар током.

— Удар током?

— Да, я его чувствую, когда они до меня дотрагиваются и умирают. Почему они хотят умереть?

— Калеб, первое, что ты должен уяснить: животные не умеют думать.

— Они думают о смерти, мама.

— Откуда ты знаешь?

— Это и так понятно.

— Животные с тобой разговаривают?

— Нет.

— Тогда почему ты в этом уверен?

— Потому что в тот момент, когда они меня касаются и падают, они испытывают облегчение.

— Животные?

— Да.

— Облегчение от чего?

— От того, что уже не живут. Им это нравится. — Вопрос в том, нравится ли тебе то, что они неживые.

— Когда они мертвы, выглядят красиво.

— Тебе так кажется?

— Они перестают двигаться. Так можно получше их рассмотреть. Когда они шевелятся, очень сложно заметить пятна на них или цвета, правда ведь? Но когда они лежат спокойно, все хорошо видно и они выглядят очень красиво.

— Смерть кажется тебе чем-то красивым?

— Да. Когда видишь нескольких мертвых животных, начинаешь понимать…

— Что именно?

— Как один из них подходит другому.

— Правда?

— Да. Например, муравей может хорошо смотреться на птичке, а птичка — рядом с кроликом. Каждый из них по-своему красив, но все вместе они смотрятся гораздо лучше.

— Как скульптура?

— Но иногда их никак не соединить вместе. Это сложно. Как пазл.

— Значит, ты убиваешь их, чтобы построить…

— Они просто умирают. Я ничего с ними не делаю.

— Можешь мне ее показать?

— Что?

— Твой пазл.

— Откуда ты знаешь про мою…

— Ты мне только что про нее рассказал. К тому же я твоя мама. И само собой, я знаю все, что с тобой происходит.

— Ладно. Пойдем со мной.

— Куда?

— Вниз.

— Ты спрятал свой пазл?

— Да.

— Хорошо. В ней есть бабочки?

— Несколько. Ты боишься?

— Ничего страшного.

— Они мертвы, мама. Если они неживые, они не причинят тебе вреда. Они просто хорошенькие.

— Ладно.

— Мама…

— Что?

— Это правда не я. Ты на меня сердишься?

— Нет.

— Тогда ты злишься из-за бабочек?

— Иногда, но не сейчас. Кролик твоей сестры тоже часть пазла? Скажи мне правду, Калеб.

— Только уши.

— Только уши?

— Туда подходили только они.

Многие жаловались на жару в этой стране, на вечное лето без конца и края. Папа знал, что за этими расплывчатыми жалобами, на первый взгляд такими безобидными, прятались идеи врагов народа, врагов Усатого генерала. Те, то ругал жару в этой стране, ругал саму страну и его правительство. Папа был человек простой. Он воспринимал лето как одну из составляющих жизни, которые не нуждались в объяснении и которыми не имело смысла возмущаться. Он терпел мух, пот, бежавший ручьями под рубашкой, даже ржавчину на медалях. Поэтому никак не мог понять маму, которая то и дело обмахивалась широким листом какого-нибудь растения или первой попавшейся под руку газетой, приподнимая блузку, чтобы туда проник воздух. Да, лето было изнуряюще жарким, но не без приятных моментов: например, поездок на пляж. Если в этих краях и есть что-то хорошее, то это место, где море встречается с побережьем, — самые красивые пляжи на свете, где играют здоровые и счастливые дети и где так нравилось проводить время двухлетней Касандре.

Касандру, играющую на песке, и девушку Касандру на мосту разделяет много лет. Отец понимал, насколько правы старики, когда говорят, что время неумолимо и мы здесь, на этой планете, лишь можем наблюдать, как оно разрушает все, к чему прикасается, будь то семья, мечта или ступени на пути к власти. Годы постепенно все разрушают и разъедают, но не нужно их в этом винить — таков их удел с тех пор, как время стало временем, то есть задолго до того, как папа задумался об этом.

Меланхолия.

Солдат не должен быть подвержен меланхолии, одернул себя отец, вернее, голос военного в его голове. Но разве сейчас это имеет какое-то значение? — прозвучал голос уже мягче. Солдат может позволить себе минутную слабость, когда никто его не видит, и в тот момент раскрепощения папа посмел бы пустить грустную слезу из-за своей заблудшей дочери или ее превращения в нечто, ему непонятное. А возможно — кто ему запретит? — отец даже всплакнет из-за всего, что с ним произошло за последний год, из-за своего горького падения, которое так ранило его и разрушило весь его мир.