Тисса горит

— Мне будет очень обидно, товарищи, — сказал он на прощанье, — если вы так далеко зайдете в. своем коммунистическом пристрастии, что откажетесь от моей помощи. Я могу вам помочь в двояком отношении. Первое — вот! — и он сунул Анталфи в руки два маленьких картонных листика.

— Что это? — спросил Анталфи.

— Хлебные карточки, по ним вы сможете купить себе по сто грамм хлеба.

— Спасибо.

— Второе, что могу для вас сделать, это — указать вам адрес комитета помощи венгерским эмигрантам. Вот вам адрес, сходите туда, там вам посоветуют, как быть. И не только посоветуют — наша партия помогает эмигрантам не одними только советами.

После часового странствования мы по адресу, сообщенному нам официантом, отыскали комитет помощи. Первым делом мы предстали перед проверочной комиссией. Здесь нас подробно расспросили о том, кто мы такие и откуда прибыли. У Анталфи среди членов проверочной комиссии оказалось двое знакомых, и таким образом мы уже через два часа были официально зарегистрированы в качестве венгерских эмигрантов и смогли стать в очередь за хлебом. Среди стоявших в очереди тоже нашлось несколько знакомых, которые задали нам тот же вопрос — когда и каким путем мы прибыли, — но дальше нами не интересовались: на всех лежала печать равнодушия и усталости. В помещении союза деревообделочников, где происходила раздача хлеба, стоял спертый воздух и было довольно холодно. Лишь очень немногие из собравшихся были в пальто, — большинство, так же как и мы, щеголяло в летних костюмах. В одном углу комнаты устроился парикмахер. Вокруг стула, составлявшего все обзаведение парикмахерской, слонялось человек пять-шесть, ожидая очереди.

— Успеем до мировой революции! — утешал себя товарищ в белых летних брюках и поношенной меховой шапке, приобретенной, наверно, у какого-нибудь русского военнопленного.

— До мировой революции? Поискали бы лучше себе работу, товарищ, чем повторять эту глупость.

— Это кто, секретарь комитета Шварц? Что, не узнаете уже меня, товарищ Шварц? Не хотите знаться с бедняками? — обратился к нему Анталфи.

Шварц, низенький коренастый человек с круглой лысой головой, обернулся и маленькими свиными глазами несколько минут в замешательстве смотрел на Анталфи. По всей видимости, он его не узнавал.

— Забыли, видно? А ведь полночи спорили после открытия съезда советов.

— А, вот вы кто! — воскликнул Шварц, хлопнув себя ладонью по лбу. — Ну, конечно, конечно… После открытия съезда советов?.. Ну, теперь-то, надеюсь, спор уже решен? Сознайтесь, кто был прав: Ленин или Шварц?

— По правде говоря, я и теперь думаю, что прав был Ленин, а не вы, товарищ Шварц.

— Так! Ленин прав? — захохотал Шварц. — Словом, сейчас мировая революция? Нет, товарищ! Всякому здравомыслящему человеку теперь ясно и ясно было уже во время нашей прошлой встречи, что Ленин не был и не мог быть прав. Я, повторяю, и тогда уже это отчетливо видел, теперь же я знаю и нечто большее. Теперь я знаю, что не только Ленин не был прав, но даже и я ошибался. Да, нейтралитет — это неправильная, компромиссная точка зрения. Не я был прав, а австрийский канцлер, товарищ Реннер! И прав он был потому, что настоящий социалист не может оставаться нейтральным, видя, как большевики компрометируют революцию и задерживают ее ход. Да, если хотите знать, прав был товарищ Реннер, когда просил вмешательства великих западных демократий, чтобы положить конец бессовестному авантюризму Бела Куна и его товарищей. Теперь уже каждому разумному человеку ясно, что путь к социализму ведет через демократию и что самый наш опасный враг — это большевики.

Шварц говорил громко, обращаясь не к одному только Анталфи, но и ко всем дожидавшимся раздачи хлеба.

Послышалось несколько протестующих голосов, тотчас же заглушенных одобрениями большинства присутствующих. Когда Шварц, наконец, умолк, заговорил я.

— Что ж, товарищ Шварц, дело дошло до того, что измену вы рассматриваете как основной долг социалистов?

— Вам следует еще основательно поучиться, мой молодой друг, чтобы спорить со мной, — ответил Шварц, стараясь улыбкой скрыть внезапно вспыхнувшую в нем злость. — Если хотите, — продолжал он сладеньким голоском, — я составлю вам список книг, которые вам полезно будет прочесть, чтобы разобраться в вопросе: демократия или диктатура. Вы грамотны, надеюсь?

Не помню, что я ему ответил. Одно несомненно: сказал я ему нечто в высшей степени грубое. Круглое лицо Шварца побагровело от злости. Он уже вобрал в себя воздух, чтобы обрушиться на меня, как вдруг послышался чей-то голос:

— Ты прав, Петр. Совершенно прав! Но грубить все же не следует.

Я обернулся. Передо мной стоял Пойтек.

— Пойтек!

Бросившись Пойтеку в объятия, я забыл все: Шварца, Реннера, демократические пути, ведущие к социализму… Я с трудом сдерживал слезы.

— Успокойся, Петр!

В это время Шварц уже взобрался на трибуну, с которой обычно производили раздачу хлеба.

— Товарищи, — начал он, стараясь говорить сдержанно, — я меньше всего претендую на роль судьи в лично меня касающемся деле. Но тут один молодой товарищ, забывшись, нанес мне, представителю комитета помощи, глубокое оскорбление, — иными словами, он в моем лице оскорбил комитет помощи. Повторяю, я меньше всего хотел бы…

— Ладно уж, ладно! Приступайте к раздаче!

— Сколько еще дожидаться куска хлеба?

— Товарищи!..

— Ладно! Раздавайте хлеб!

— Товарищи! — старался Шварц перекричать недовольных. — Я хочу лишь сказать, что от чистого сердца прощаю обидевшего меня товарища.

— Дайте ему два куска хлеба, если прощаете!

— Давайте начинать, наконец!

— Товарищи! Будьте повежливее с товарищем Шварцем! Ведь он все свое время посвящает нам.

— На то и жалованье получает!

— Начинать, начинать! Нечего терять время!

Шварц жестами успокаивал недовольных. Видно было, что он хочет продолжать, но, когда недовольных голосов стало больше, он внезапно раздумал, опустил руки и, пожимая плечами и неодобрительно покачивая головой, сунул под конец руку в огромный стоящий за столом ящик.

— Начнем! — крикнул он и ткнул взятый из ящика кусок хлеба в руки первому стоящему в очереди. — Следующий!

— Уйдем отсюда, — сказал я Пойтеку, — не надо мне такой помощи.

— Как же не надо, Петр? — успокаивал меня Пойтек. — Бери хлеб, раз дают. И я возьму, что мне полагается, а об остальном поговорим потом.

— Я не сержусь на вас, мой молодой друг, — сказал Шварц, когда очередь дошла до меня. — Вот ваш хлеб. Повторяю, я не сержусь на вас, я ни на кого вообще не сержусь. Хороший социалист-марксист, если он к тому же вегетарианец и не признает ни алкоголя, ни курения, никогда ни на кого не сердится, а всегда всем желает добра. Когда-нибудь вы еще будете благодарить меня за то, что я так решительно поправил вас, когда вы говорили глупости. Вы не раскаетесь, что послушались старика Шварца. У старика Шварца вы можете научиться только хорошему. Приходите завтра во-время: завтра мы будем раздавать и деньги.

Пока он говорил, я уже принялся жевать хлеб. Первый кусок стал мне поперек горла, и я с трудом проглотил его. Как я впоследствии узнал, этот противный привкус в хлебе был оттого, что хлеб выпекался с примесью каштановой муки.

— Пойдем, — сказал Пойтек, получив свой паек. — Ты поселишься у меня.

— А Анталфи?

— Для него у меня места, к сожалению, не хватит. Вся моя обстановка состоит из узкой железной кровати, которая и для двоих-то мала; втроем же мы никак на ней не поместимся. Теперь слишком холодно, чтобы спать на полу. Товарищ Варга, не могли бы вы приютить у себя новоприбывшего товарища?

— Что ж, если он не найдет места получше, то может поселиться у меня. Но входить и выходить надо будет так, чтобы хозяева не заметили.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Анталфи.

Я отправился с Пойтеком. Расставаясь с Анталфи, я условился встретиться с ним на следующий день при раздаче хлеба.

Со своей порцией я покончил, еще не выйдя на улицу. Пойтек же свой паек спрятал в карман.

— Расскажи, как это ты выбрался? — спросил я.

— Выбрался, вот и все. Я здесь, и это самое главное.