То, что не исчезает во времени

— Ну, веди нас, красавица, — проговорил Гришка, поднимая раненого и подставляя ему плечо. Тот обхватил парня за шею и, морщась от боли, запрыгал на одной ноге.

Настя повела мужчин через лес — так короче. Несколько раз отдыхали. И Настя во время привалов старалась лишний раз не обращать внимания на раненого, чтобы не выдать свой интерес, но украдкой всё же поглядывала — вот как свидеться пришлось, это ж сколько лет прошло.

Часа через полтора они подходошли к ее дому.

— Это где ты, Настасья, столько женихов нашла? — спросила бойкая на язык, известная деревенская сплетница Бондариха.

— Да там же, где и ты пятого дня, — не растерялась Настя.

Неделю назад, поздно вечером, она случайно, выйдя по надобности во двор, увидела мужчину и женщину возле ворот Бондарихи. Беженцы просились на ночлег.

— Да ты-то меня переплюнула, Настасья. У тебя трое, — с усмешкой произнесла Бондариха и тут же, будто опомнившись, уже другим голосом спросила: —А я грохот слышала? А где Нюрка с детьми? Вы вроде вместе уходили?

Ответить Настя не успела, услышала детский плач, обернулась — по улице брели ее соседи. Плачущую от усталости дочку Нюра несла на руках, а двое ее сыновей, притихшие, шли сзади.

Настя, чувствуя вину, бросила своих спутников и кинулась к Нюре.

Бондариха осталась наблюдать у ворот, только проворчала:

— Набегались, беженки!

— Живые, целехонькие! А я как побежала, ног под собой не чуяла. — Настя пошла рядом с Нюрой. За ними, чуть поодаль, потянулись мужики. — Смотрю — вас не видно. А тут грохот, люди бегут, кричат… Страсти какие!

— Целы, целы. Вот благодаря Катьке, наверное, и целы. Ей приспичило. Мы — к кустам. Они нас и спасли. — Нюра говорила ровным, спокойным голосом, но Настя чувствовала ее внутренне напряжение и загнанный далеко внутрь страх.

— А я вот в лесу, — Настя показала рукой на своих новых знакомых, — встретила. Они тоже с нами шли. Одного ранило, в ногу.

— Да вижу я, — сказала Нюра, останавливаясь у своей ограды, и добавила: — Вот и вернулись домой. Забегай, соседка. — Потом повернулась к сыновьям, которым нетерпелось рассказать о «приключениях» друзьям, прикрикнула: — Домой!

Настин дом стоял немного дальше, напротив сгоревшей часовни. Туда и повела она своих случайных гостей.

Сразу захлопотала с обедом, нагрела воды и приготовила чистые тряпки, чтобы обмыть и перевязать ногу раненому.

За обедом выяснилось, что ее новые знакомцы — артельщики по скобяному делу. Ездили по деревням товар сбывать и попали в переплет.

— Ну, лошадь у нас с телегой забрали для раненых, — неторопливо рассказывал дедок, представившийся Ефимом. — Все бегут: не до покупок, самим бы в живых остаться. Вот сунулись мы!

— Да кто ж знал, что немец так быстро до Москвы допрет! — поддакивал дедку чернявый Гришка.

— То-то и оно. — Дед Ефим хотел еще что-то добавить, но промолчал, стал сворачивать цигарку.

Гришка, глядя на него, тоже полез за табаком.

— Пошли на крыльцо, что ли, — позвал дед Ефим Гришку. — Там подымим.

Настя осталась одна. Она начала было убирать со стола, но услышала из другой комнаты голос лежащего на кровати раненого.

— Настена, иди сюда.

— Здесь я, Фрол Фомич.

— Ты вот что, ты меня Прохором Силантьевичем зови. Не дай бог услышит кто. И что знаешь меня — виду не выказывай. А то не сдобровать ни мне, ни тебе.

— Как скажете, Фрол Фомич. — Настя будто скинула двадцать лет, снова почувствовала себя девушкой-прислугой в богатом доме при купце.

— Прохор Силантьевич! — раздраженно проговорил бывший купец, морщась от боли, и уже мягче добавил: — Как мои уедут, всё тебе расскажу, Настена. Вот ведь — встретились. А ты не изменилась, все такая же, тоненькая…

Послышался скрип двери, это вернулись в дом дед Ефим и Гришка. Пахнуло махоркой. Настя вышла к ним, предложила:

— Так, может, баньку затопить?

— Это дело! — быстро отозвался Гришка.

— Вот иди и затопи, и дров наруби хозяйке, — распорядился дед Ефим, усаживаясь на лавку.

Он молчал, наблюдая, как Настя управляется с посудой, но не выдержал — хотелось поговорить.

— Так ты, дочка, одна живешь?

— Одна вот осталась, — улыбнулась Настя.

— А где ж мужик твой? — продолжил расспрашивать дед и, не давая Насте ответить, предположил сам: — В армии, поди, как у всех. У меня вот жинка померла, лет пять, однако, уже прошло. А сына в первые же дни забрали. Он у меня тоже по артельному делу. Три письма-то всего и было. Не знаю, где теперь воюет… Сноха с двумя детьми. С внуками, значит, моими. С ними я и обитаю.

— И у меня тоже сын воюет — связист он, Васенька мой. Тоже пока только пять писем было. — О муже ей говорить не хотелось. — Пойду посмотрю баню, — подхватилась она.

Когда Настя вышла, дед Ефим заглянул к старшому.

— Ну как, Прохор Силаньтич, нога?

— Хреново, Ефим. Надо бы отлежаться день-два, а то и больше.

— Так-то оно так, — задумчиво произнес дед.

— Идти хотите? Без меня? — прямо спросил старшой.

Дед Ефим помолчал, размышляя: «Конечно, раненого бросать — последнее дело, но и ждать, пока ему лучше станет… Да и станет ли… К внукам надо, к снохе. Как они там? А если немец… Вон как прет! Страшно подумать!»

— Да не терзайся ты, Ефим, — как будто прочитал его мысли старшой. — Идите завтра с утреца. До Москвы-то километров двадцать пять осталось пройти. Два дня — и дома. Обо мне не беспокойтесь. Еще догоню вас.

Дед Ефим кивнул благодарно.

— Даст бог, свидимся, Прохор Силаньтич.

К вечеру все сходили в баню, поужинали и рано легли спать. А едва забрезжил рассвет, мужики засобирались в дорогу.

Настя вышла их проводить. Перекрестила украдкой. Подумала о сыне: может, и он вот так где-нибудь, может, и ему кто поможет.

Мужа арестовали в 1938-м, и ни весточки: живой ли, нет, не знала. Когда началась война, все тревоги и переживания перекинулись на сына — ее гордость и радость.

Василий отслужил, выучился на связиста и остался армии. Да и хорошо: сыт, обут, одет и жалованье получает. Что еще надо! А тут война…

Настя постояла немного у дороги, глядя вслед уходящим, и вернулась в дом.

Хотела прибраться, но не стала звенеть посудой, чтобы не разбудить Фрола Фомича — он полночи, поди, не спал. Настя слышала, как он ворочался, не зная, как пристроить ноющую ногу. Сама она то проваливалась в сон, беспокойный от переживаний, то вскидывалась и смотрела в окно — не рассвело ли.