Том 1. Громокипящий кубок

Дылицы

1911. Август

Над гробом Фофанова (интуитта)

Милый Вы мой и добрый! Ведь Вы так измучились От вечного одиночества, от одиночного холода… По своей принцессе лазоревой — по Мечте своей соскучились: Сердце-то было весело! сердце-то было молодо! Застенчивый всегда и ласковый, вечно Вы тревожились, Пели почти безразумно, — до самозабвения… С каждою новою песнею Ваши страданья множились, И Вы — о, я понимаю Вас! — страдали от вдохновения… Вижу Вашу улыбку, сквозь гроб меня озаряющую, Слышу, как божьи ангелы говорят Вам: «Добро пожаловать!» Господи! прими его душу, так невыносимо страдающую! Царство Тебе небесное, дорогой Константин Михайлович!

1911. Май

Любовь и слава

Я полюбил двух юных королев, Равно влекущих строго и лукаво. Кого мне предпочесть из этих дев? Их имена: Любовь и Слава. Прекрасные и гордые! владеть Хочу двумя, чарующими, вами. В ответ надменно блещете очами, И я читаю в них: «Не сметь!» Влекусь к Любви, — заносит ржавый нож, Грозя гангреной, мстительная Слава. К ней поверну, молю ее, — «Направо! — Кричит Любовь: — А я-то что ж?» «Вы обе дороги», — стенаю. «Нет!» — Ответствуют мне разом девы: «Одну из нас, — кому свои напевы И жизнь свою вручишь, поэт!» Я выбрать не могу. Прочь, Смерть! — Рабов Удел — самоубийство! выход найден: Дай, Слава, мне питья из виноградин, Ты отрави его, Любовь!

1912

Героиза

Мне улыбалась Красота, Как фавориту-аполлонцу, И я решил подняться к Солнцу, Чтоб целовать его уста! Вознес меня аэроплан В моря расплавленного злата; Но там ждала меня расплата: Голубоперый мой палан Испепелен, как деревянный Машинно-крылый истукан, А я за дерзновенный план, Под гром и грохот барабанный, Был возвращен земле жеманной — Живым и смелым. Ураган Взревел над миром, я же, странный, Весь от позора бездыханный, Вином наполнил свой стакан, Ища в нем черного безгрезья От вдохновения и грез… И что же? — в соке сжатых гроздий Сверкал мне тот же Гелиос! И в белом бешенстве ледяном, Я заменял стакан стаканом, Глотая Солнце каждый раз!.. А Солнце, в пламенном бесстрастьи, Как неба вдохновенный глаз, Лучи бросало, точно снасти, И презирало мой экстаз!.. …Ищу чудесное кольцо. Чтоб окрылиться аполлонцу, — И позабывшемуся Солнцу Надменно плюну я в лицо!

1911. Декабрь

Рядовые люди

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго Людей бездарных: отсталых, плоских, темно-упрямых. Моя дорога — не их дорога. Мои кумиры — не в людных храмах. Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям, — Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею. Моя дорога лежит безлюдьем. Моя пустыня, — дворца светлее. За что любить их, таких мне чуждых? за что убить их?! Они так жалки, так примитивны и так бесцветны. Идите мимо в своих событьях, — Я безвопросен: вы безответны. Не знаю скверных, не знаю подлых; все люди правы; Не понимают они друг друга, — их доля злая. Мои услады — для них отравы. Я презираю, благословляя…

1911

Мои похороны

Меня положат в гроб фарфоровый На ткань снежинок яблоновых, И похоронят (…как Суворова…) Меня, новейшего из новых. Не повезут поэта лошади, — Век даст мотор для катафалка. На гроб букеты вы положите: Мимоза, лилия, фиалка. Под искры музыки оркестровой, Под вздох изнеженной малины — Она, кого я так приветствовал, Протрелит полонез Филины. Всем будет весело и солнечно, Осветит лица милосердье… И светозарно-ореолочно Согреет всех мое бессмертье!

1910

Секстина («Я заклеймен, как некогда Бодлэр…»)

Я заклеймен, как некогда Бодлэр; То — я скорблю, то — мне от смеха душно. Читаю отзыв, точно ем «эклер»: Так обо мне рецензия… воздушна. О, критика — проспавший Шантеклер! — «Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно. Светило дня душе своей послушно. Цветами зла увенчанный Бодлэр, Сам — лилия… И критик-шантеклер Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»… Пусть дирижабли выглядят воздушно, А критики забудут — про «эклер». Прочувствовать талант — не съесть «эклер»; Внимать душе восторженно, послушно — Владеть душой; нельзя судить воздушно, — Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр. И курский соловей поет бездушно, Когда ему мешает шантеклер. Иному, впрочем, ближе «шантеклер». Такой «иной» воздушен, как «эклер», И от такого вкуса — сердцу душно. «Читатель средний» робко и послушно Подумает, что пакостен Бодлэр, И примется браниться не воздушно… И в воздухе бывает не воздушно, Когда летать захочет шантеклер, Иль авиатор, скушавший «эклер», Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?), Почувствует, что сладость непослушна, Что тяжело под ложечкой и душно… Близка гроза. Всегда предгрозье душно. Но хлынет дождь живительный воздушно, Вздохнет земля свободно и послушно. Близка гроза! В курятник, Шантеклер! В моих очах e'clair [8] , а не «эклер»! Я отомщу собою, как — Бодлэр!

8

E'clair — молния (фр.)

1910. Весна

IV. Эго-футуризм

Пролог

Вы идете обычной тропой, —

Он — к снегам недоступных вершин.

Мирра Лохвицкая

I

Прах Мирры Лохвицкой осклепен, Крест изменен на мавзолей, — Но до сих пор великолепен Ее экстазный станс аллей. Весной, когда, себя ломая, Пел хрипло Фофанов больной, К нему пришла принцесса Мая, Его окутав пеленой… Увы! — Пустынно на опушке Олимпа грезовых лесов… Для нас Державиным стал Пушкин, — Нам надо новых голосов. Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча, И ассонансы, точно сабли, Рубнули рифму сгоряча! Мы живы острым и мгновенным, — Наш избалованный каприз: Быть ледяным, но вдохновенным, И что ни слово, — то сюрприз. Не терпим мы дешевых копий, Их примелькавшихся тонов, И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов… Душа утонченно черствеет, Гнила культура, как рокфор… Но верю я: завеет веер! Как струны, брызнет сок амфор! Придет Поэт — он близок! близок! — Он запоет, он воспарит! Всех муз былого в одалисок, В своих любовниц превратит. И, опьянен своим гаремом, Сойдет с бездушного ума… И люди бросятся к триремам, Русалки бросятся в дома! О, век Безразумной Услады, Безлистно-трепетной весны, Модернизованной Эллады И обветшалой новизны!..

1911. Лето

Дылицы

II

Опять ночей грозовы ризы, Опять блаженствовать лафа! Вновь просыпаются капризы, Вновь обнимает их строфа. Да, я влюблен в свой стих державный, В свой стих изысканно-простой, И льется он волною плавной В пустыне, чахлой и пустой. Все освежая, все тревожа, Топя в дороге встречный сор, Он поднимает часто с ложа Своих кристальных струй узор. Препон не знающий с рожденья, С пренебреженьем к берегам. Дает он гордым наслажденье И шлет презрение рабам. Что ни верста — все шире, шире Его надменная струя. И что за дали! что за шири! Что за цветущие края! Я облеку, как ночи, — в ризы Свои загадки и грехи, В тиары строф мои капризы, Мои волшебные сюрпризы, Мои ажурные стихи!

1909. Июнь

Мыза Ивановка

III

Не мне в бездушных книгах черпать Для вдохновения ключи, — Я не желаю исковеркать Души свободные лучи! Я непосредственно сумею Познать неясное земле… Я в небесах надменно рею На самодельном корабле! Влекусь рекой, цвету сиренью, Пылаю солнцем, льюсь луной, Мечусь костром, беззвучу тенью И вею бабочкой цветной. Я стыну льдом, волную сфинксом, Порхаю снегом, сплю скалой, Бегу оленем к дебрям финским, Свищу безудержной стрелой. Я с первобытным неразлучен, Будь это жизнь ли, смерть ли будь. Мне лед рассудочный докучен, — Я солнце, солнце спрятал в грудь! В моей душе такая россыпь Сиянья, жизни и тепла, Что для меня несносна поступь Бездушных мыслей, как зола, Не мне расчет лабораторий! Нет для меня учителей! Парю в лазоревом просторе Со свитой солнечных лучей! Какие шири! дали, виды! Какая радость! воздух! свет! И нет дикарству панихиды, Но и культуре гимна нет!

Петроград

1909. Октябрь

IV

Я прогремел на всю Россию, Как оскандаленный герой!.. Литературного Мессию Во мне приветствуют порой. Порой бранят меня площадно, — Из-за меня везде содом! Я издеваюсь беспощадно Над скудомысленным судом. Я одинок в своей задаче, И оттого, что одинок, Я дряблый мир готовлю к сдаче, Плетя на гроб себе венок.

Дылицы

1911. Лето

Поэза вне абонемента

Я сам себе боюсь признаться, Что я живу в такой стране, Где четверть века центрит Надсон, А я и Мирра — в стороне; Где вкус так жалок и измельчен, Что даже, — это ль не пример? — Не знают, как двусложьем Мельшин Скомпрометирован Бодлэр; Где блеск и звон карьеры — рубль, А паспорт разума — диплом; Где декадентом назван Врубель За то, что гений не в былом… Я — волк, а Критика — облава! Но я крылат! И за Атлант — Настанет день! — польется лава — Моя двусмысленная слава И недвусмысленный талант!