Том 1. Стихотворения 1906-1920

6 сентября 1917

«Ввечеру выходят семьи…»

Ввечеру выходят семьи. Опускаются на скамьи. Из харчевни — пар кофейный. Господин клянется даме. Голуби воркуют. Крендель Правит триумфальный вход. Мальчик вытащил занозу. — Господин целует розу. — Пышут пенковые трубки, Сдвинули чепцы соседки: Кто — про юбки, кто — про зубки. Кто — про рыжую наседку. Юноша длинноволосый, Узкогрудый — жалкий стих Сочиняет про разлуку. — Господин целует руку. Спят . . . . . ., спят ребята, Ходят прялки, ходят зыбки. Врет матрос, портной горбатый Встал, поглаживая скрипку. Бледный чужестранец пьяный, Тростью в грудь себя бия, Возглашает: — Все мы братья! — Господин целует платье. Дюжина ударов с башни — Доброй ночи! Доброй ночи! — Ваше здравие! За Ваше! (Господин целует в очи). Спит забава, спит забота. Скрипача огромный горб Запрокинулся под дубом. — Господин целует в губы.

6 сентября 1917

«И вот, навьючив на верблюжий горб…»

И вот, навьючив на верблюжий горб, На добрый — стопудовую заботу, Отправимся — верблюд смирен и горд — Справлять неисправимую работу. Под темной тяжестью верблюжьих тел — Мечтать о Ниле, радоваться луже, Как господин и как Господь велел — Нести свой крест по-божьи, по-верблюжьи. И будут в зареве пустынных зорь Горбы — болеть, купцы — гадать: откуда, Какая это вдруг напала хворь На доброго, покорного верблюда? Но, ни единым взглядом не моля, Вперед, вперед, с сожженными губами, Пока Обетованная земля Большим горбом не встанет над горбами.

14 сентября 1917

«Аймек-гуарузим — долина роз…»

Аймéк-гуарýзим — долина роз. Еврейка — испанский гранд. И ты, семилетний, очами врос В истрепанный фолиант. От розовых, розовых, райских чащ Какой-то пожар в глазах. Луна Сарагоссы — и черный плащ. Шаль — дó полу — и монах. Еврейская девушка — меж невест — Что роза среди ракит! И старый серебряный дедов крест Сменен на Давидов щит. От черного взора и красных кос В глазах твоих — темный круг. И целое дерево райских роз Цветет меж библейских букв. Аймéк-гуарýзим — так в первый раз Предстала тебе любовь. Так первая книга твоя звалась, Так тигр почуял кровь. И, стройное тело собрав в прыжок, Читаешь — черно в глазах! — Как в черную полночь потом их сжег На красном костре — монах.

18 сентября 1917

«Запах, запах…»

Запах, запах Твоей сигары! Смуглой сигары Запах! Перстни, перья, Глаза, панамы… Синяя ночь Монако. Запах странный, Немножко затхлый: В красном тумане — Запад. Столб фонарный И рокот Темзы, Чем же еще? Чем же? Ах, Веной! Духами, сеном, Открытой сценой, Изменой!

23 сентября 1917

«Бел, как мука, которую мелет…»

Бел, как мука, которую мелет, Черен, как грязь, которую чистит, Будет от Бога похвальный лист Мельнику и трубочисту. Нам же, рабам твоим непокорным, Нам, нерадивым: мельникам — черным, Нам, трубочистам белым — увы! — Страшные — Судные дни твои; Черным по белому в день тот черный Будем стоять на доске позорной.

30 сентября 1917

«Ночь. — Норд-Ост. — Рев солдат. — Рев волн…»

Ночь. — Норд-Ост. — Рев солдат. — Рев волн. Разгромили винный склад. — Вдоль стен По канавам — драгоценный поток, И кровавая в нем пляшет луна. Ошалелые столбы тополей. Ошалелое — в ночи — пенье птиц. Царский памятник вчерашний — пуст, И над памятником царским — ночь. Гавань пьет, казармы пьют. Мир — наш! Наше в княжеских подвалах вино! Целый город, топоча как бык, К мутной луже припадая — пьет. В винном облаке — луна. — Кто здесь? Будь товарищем, красотка: пей! А по городу — веселый слух: Где-то двое потонули в вине. [34]

34

NB! Птицы были — пьяные.

Феодосия, последние дни Октября

«Плохо сильным и богатым…»

Плохо сильным и богатым, Тяжко барскому плечу. А вот я перед солдатом Светлых глаз не опущу. Город буйствует и стонет, В винном облаке — луна. А меня никто не тронет: Я надменна и бедна.

Феодосия, конец Октября

Корнилов

…Сын казака, казак… Так начиналась — речь. — Родина. — Враг. — Мрак. Всем головами лечь. Бейте, попы, в набат. — Нечего есть. — Честь. — Не терять ни дня! Должен солдат Чистить коня… [35]

4 декабря 1917

35

NB! Я уже тогда поняла, что это: «Да, и солдаты должны чистить своих лошадей!» (Москва, лето 1917 г. — речь на Московском Совещании) — куда дороже всего Керенского (как мы тогда говорили).

Руан

И я вошла, и я сказала: — Здравствуй! Пора, король, во Францию, домой! И я опять веду тебя на царство, И ты опять обманешь, Карл Седьмой! Не ждите, принц, скупой и невеселый, Бескровный принц, не распрямивший плеч, Чтоб Иоанна разлюбила — голос, Чтоб Иоанна разлюбила — меч. И был Руан, в Руане — Старый рынок… — Все будет вновь: последний взор коня, И первый треск невинных хворостинок, И первый всплеск соснового огня. А за плечом — товарищ мой крылатый Опять шепнет: — Терпение, сестра! — Когда сверкнут серебряные латы Сосновой кровью моего костра.

4 декабря 1917

Москве

«Когда рыжеволосый Самозванец…»

Когда рыжеволосый Самозванец Тебя схватил — ты не согнула плеч. Где спесь твоя, княгинюшка? — Румянец, Красавица? — Разумница, — где речь? Как Петр-Царь, презрев закон сыновний, Позарился на голову твою — Боярыней Морозовой на дровнях Ты отвечала Русскому Царю. Не позабыли огненного пойла Буонапарта хладные уста. Не в первый раз в твоих соборах — стойла. Все вынесут кремлевские бока.

9 декабря 1917

«Гришка-Вор тебя не ополячил…»

Гришка-Вор тебя не ополячил, Петр-Царь тебя не онемечил. Что же делаешь, голубка? — Плачу. Где же спесь твоя, Москва? — Далече. — Голубочки где твои? — Нет корму. — Кто унес его? — Да ворон черный. — Где кресты твои святые? — Сбиты. — Где сыны твои, Москва? — Убиты.

10 декабря 1917

«Жидкий звон, постный звон…»

Жидкий звон, постный звон. На все стороны — поклон. Крик младенца, рев коровы. Слово дерзкое царёво. Плёток свист и снег в крови. Слово темное Любви. Голубиный рокот тихий. Черные глаза Стрельчихи.

10 декабря 1917

«Расцветает сад, отцветает сад…»