Ревнивый ветер треплет шаль.Мне этот час сужден — от века.Я чувствую у рта и в вéкахПочти звериную печаль.Такая слабость вдоль колен!— Так вот она, стрела Господня!— Какое зарево! — СегодняЯ буду бешеной Кармен.
* * *
…Так, руки заложив в карманы,Стою. Меж нами океан.Над городом — туман, туман.Любви старинные туманы.
19 августа 1917
«Из Польши своей спесивой…»
Из Польши своей спесивойПринес ты мне речи льстивые,Да
шапочку соболиную,Да руку с перстами длинными,Да нежности, да поклоны,Да княжеский герб с короною.— А я тебе принеслаСеребряных два крыла.
20 августа 1917
«Молодую рощу шумную…»
Молодую рощу шумную —Дровосек перерубил.То, что Господом задумано —Человек перерешил.И уж роща не колышется —Только пни, покрыты ржой.В голосах родных мне слышитсяТемный голос твой чужой.Все мерещатся мне дивныеТемных глаз твоих круги.— Мы с тобою — неразрывные,Неразрывные враги.
20 августа 1917
«С головою на блещущем блюде…»
С головою на блещущем блюдеКто-то вышел. Не я ли сама?На груди у меня — мертвой грудою —Целый город, сошедший с ума!А глаза у него — как у рыбы:Стекленеют, глядят в небосклон,А над городом — мертвою глыбой —Сладострастье, вечерний звон.
22 августа 1917
«Собрались, льстецы и щеголи…»
Собрались, льстецы и щеголи,Мы не страсти праздник праздновать.Страсть-то с голоду, да с холоду, —Распашная, безобразная.Окаянствует и пьянствует,Рвет Писание на части…— Ах, гондолой венецьянскоюПодплывает сладострастье!Роза опытных садовниковЗа оградою церковною,Райское вино любовников —Сладострастье, роза кровная!Лейся, влага вдохновенная,Вожделенное токайское —За <нетленное> — блаженноеСладострастье, роскошь райскую!
22 августа 1917
«Нет! Еще любовный голод…»
Нет! Еще любовный голодНе раздвинул этих уст.Нежен — оттого что молод,Нежен — оттого что пуст.Но увы! На этот детскийРот — Шираза лепестки!—Все людское людоедствоТочит зверские клыки.
23 августа 1917
Иосиф
Царедворец ушел во дворец.Раб согнулся над коркою черствой.Изломала — от скуки — ларецМолодая жена царедворца.Голубям раскусила зоба,Исщипала служанку — от скуки,И теперь молодого рабаПритянула за смуглые руки.— Отчего твои очи грустны?В погребах наших — царские вина!— Бедный юноша — я, вижу сны!И служу своему господину.— Позабавь же свою госпожу!Солнце жжет, господин наш — далёко…— Я тому господину служу,Чье не дремлет огромное око.Длинный лай дозирающих псов,Дуновение рощи миндальной.Рокот спорящих голосовВ царедворческой опочивальне.— Я сберег господину — казну.— Раб! Казна и жена — не едино.— Ты алмаз у него. Как дерзну —На алмаз своего господина?!Спор Иосифа! Перед тобой —Что — Иакова единоборство!И глотает — с улыбкою — войМолодая жена царедворца.
23 августа 1917
«Только в очи мы взглянули — без остатка…»
Только в очи мы взглянули —
без остатка,Только голос наш до вопля вознесен —Как на горло нам — железная перчаткаОпускается — по имени — закон.Слезы в очи загоняет, воды —В берега, проклятие — в уста.И стремит железная свободаВольнодумца с нового моста.И на грудь, где наши рокоты и стоны,Опускается железное крыло.Только в обруче огромного законаМне просторно — мне спокойно — мне светло.
25 августа 1917
«Мое последнее величье…»
Мое последнее величьеНа дерзком голоде заплат!В сухие руки ростовщичьиСнесен последний мой заклад.Промотанному — в ночь — наследствуУ Господа — особый счет.Мой — не сошелся. Не по средствамМне эта роскошь: ночь и рот.Простимся ж коротко и просто— Раз руки не умеют красть! —С тобой, нелепейшая роскошь,Роскошная нелепость! — страсть!
1 сентября 1917
«Без Бога, без хлеба, без крова…»
Без Бога, без хлеба, без крова,— Со страстью! со звоном! со славой! —Ведет арестант чернобровыйВ Сибирь — молодую жену.Когда-то с полуночных палубВзирали на Хиос и Смирну,И мрамор столичных кофеенИм руки в перстнях холодил.Какие о страсти прекраснойВелись разговоры под скрипку!Тонуло лицо чужестранцаВ египетском тонком дыму.Под низким рассеянным небомВперед по сибирскому трактуВедет господин чужестранныйДомой — молодую жену.
3 сентября 1917
«Поздний свет тебя тревожит…»
Поздний свет тебя тревожит?Не заботься, господин!Я — бессонна. Спать не можетКто хорош и кто один.Нам бессонница не бремя,Отродясь кипим в котле.Так-то лучше. Будет времяТелу выспаться в земле.Ни зевоты, ни ломоты,Сын — уснул, а друг — придет.Друг за матерью присмотрит,Сына — Бог побережет.Поделю ж, пока пригожа,И пока одной невмочь, —Бабью жизнь свою по-божьи:Сыну — день, а другу — ночь.
4 сентября 1917
«Я помню первый день, младенческое зверство…»
Я помню первый день, младенческое зверство,Истомы и глотка божественную муть,Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца,Что камнем падало — и ястребом — на грудь.И вот — теперь — дрожа от жалости и жара,Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть,Потупиться — понять — что сладострастью кара —Жестокая любовь и каторжная страсть.
4 сентября 1917
Петров конь роняет подкову
(отрывок)
И, дрожа от страстной спеси,В небо вознесла ладоньРаскаленный полумесяц,Что посеял медный конь.
Сентябрь 1917
«Тот — щеголем наполовину мертвым…»
Тот — щеголем наполовину мертвым,А этот — нищим, по двадцатый год.Тот говорит, а этот дышит. ТотБыл ангелом, а этот будет чертом.Встречают-провожают поездаИ….. слушают в пустынном храме,И все глядит — внимательно — как даме —Как женщине — в широкие глаза.И все не может до конца вздохнутьТоварищ младший, и глотает — яро,Расширенными легкими — сигарыИ города полýночную муть.И коротко кивает ангел падший,Когда иссяк кощунственный словарь,И расстаются, глядя на фонарь,Товарищ старший и товарищ младший.