Том 1. Стихотворения 1939–1961

«Меняю комнату на горницу…»

Меняю комнату на горницу. Меняю площадь на жилье. Переезжаю с дикой гордостью Из коммунального — в мое. Я развивался в коллективе. Я все обязанности нес. Хочу, чтоб гости колотили В моих ворот кленовый тес. Я был хороший, стал отличный, Обыкновенный стал потом. Теперь хочу, чтоб пес мой личный Гонялся за моим котом. Хочу, как пишут в объявлении, Отдельности, уединения.

ИСКУССТВО

Я посмотрел Сикстинку [9] в Дрезденке, Не пощадил свои бока. Ушел. И вот иду по Сретенке, Разглядываю облака. Но как она была легка! Она плыла. Она парила. Она глядела на восток. Молчали зрители. По рылу У каждого стекал восторг. За место не вступали в торг! С каким-то наслажденьем дельным Глазели, как летит она. Канатом, вроде корабельным, Она была ограждена. Не понимали ни хрена! А может быть, и понимали. Толковые! Не дурачки! Они платочки вынимали И терли яростно очки. Один — очки. Другой — зрачки! Возвышенное — возвышает, Парящее — вздымает вверх. Морали норму превышает Человек. Как фейерверк Взвивается. Он — человек.

9

Стихотворение вызвано выставкой шедевров Дрезденской картинной галереи, состоявшейся в Москве в 1957 г. Сикстинка — полотно Рафаэля «Сикстинская мадонна».

ВРЕМЯ ** 1959

«Ко мне на койку сел сержант-казах…»

Ко мне на койку сел сержант-казах И так сказал: «Ты понимаешь в глобусе?» И что-то вроде боли или робости Мелькнуло в древних, каменных глазах. Я понимал. И вот сидим вдвоем И крутим, вертим шар земной до одури, И где-то под Берлином и на Одере Последний бой противнику даем. Вчерашней сводкой Киев сдан врагам, И Харьков сдан сегодняшнею сводкой, И гитлеровцы бьют прямой наводкой По невским и московским берегам. Но будущее — в корпусе «один», Где целый день — у глобуса собрание, Где раненые И тяжело раненные Планируют сраженье за Берлин.

ДЕКАБРЬ 41-ГО ГОДА

Памяти М. Кульчицкого

Та линия, которую мы гнули, Дорога, по которой юность шла, Была прямою от стиха до пули — Кратчайшим расстоянием была. Недаром за полгода до начала Войны мы написали по стиху На смерть друг друга. Это означало, Что знали мы. И вот — земля в пуху, Морозы лужи накрепко стеклят, Трещат, искрятся, как в печи поленья: Настали дни проверки исполненья, Проверки исполненья наших клятв. Не ждите льгот, в спасение не верьте: Стучит судьба, как молотком бочар. И Ленин учит нас презренью к смерти, Как прежде воле к жизни обучал.

ГОВОРИТ КОМИССАР ПОЛКА

Тебя поставили политруком Не для того, чтоб проводить парады, А для того, чтоб русским языком Ты объяснял своим солдатам правду. Ты эту правду вычитал из книг, Но эти книги правильные были, И ты толково разобрался в них И отличаешь ерунду от были. Высокой мерой человека мерьте — Ее солдаты выдержат вполне. Скажите им о жизни и о смерти, О Родине, о мире, о войне. Без дела голоса не повышайте — Солдаты все запомнят и учтут. Курить газеты? Можно. Разрешайте, Но только те, которые прочтут. Почаще брейтесь. Думайте про танки И помните, что политаппарат Не подымает рядовых в атаки, Но если врылись в землю и лежат — Вставайте, выбегайте из окопа, И ежели поверил вам народ — Так он пройдет за вами пол-Европы И дальше. если скажете, пойдет!

КОГДА МЫ ПРИШЛИ В ЕВРОПУ

1

Когда мы пришли в Европу, Нам были чудны и странны Короткие расстоянья, Уютные малые страны. Державу проедешь за день! Пешком пройдешь за неделю! А мы привыкли к другому И всё глядели, глядели… Не полки, а кресла в вагонах, Не спали здесь, а сидели. А мы привыкли к другому И всё глядели, глядели… И вспомнить нам было странно Таежные гулкие реки, Похожие на океаны, И путь из варягов в греки. И как далеко-далёко От Львова до Владивостока, И мы входили в Европу, Как море в каналы вступает. И заливали окопы, А враг — бежит, отступает. И негде ему укрыться И некогда остановиться.

2

Русские имена у греков, Русские фамилии у болгар. В тени платанов, в тени орехов Нас охранял, нам помогал Общий для островов Курильских И для Эгейских островов Четко написанный на кириллице Дымно-багровый, цвета костров, Давний-давний, древний-древний, Православной олифой икон — Нашей общности старый закон. Скажем, шофер въезжает в Софию, Проехав тысячу заграниц. Сразу его обступает стихия: С вывесок, с газетных страниц, В возгласах любого прохожего, Стихия родного, очень похожего, Точнее, двоюродного языка. И даль уже не так далека, И хочется замешаться в толпу И каждому, словно личному другу, Даже буржую, даже попу, Долго и смачно трясти руку. Но справа и слева заводы гудят, Напоминая снова и снова Про русское слово «пролетариат», Про коммунизм (тоже русское слово). И классовой битвы крутые законы Становятся сразу намного ясней: Рабочего братства юные корни Крепче братства словесных корней.

3

О, если б они провидели, О, если бы знать могли, Властители и правители, Хозяева этой земли! Они бы роздали злато. Пожертвовали серебром И выписались из богатых — Сами ушли бы, добром. Но слышащие — не слышали, Но зрячие — не глядят, Покуда их не повышибли Из каменных их палат. И вот затухают классы, Как на ветру — свеча, И трубные радиогласы Гласят про смерть богача. И режут быков румынских Румынские кулаки, И талеров полные миски Закапывают у реки. А я гляжу, на Балканах, Как тащит сердитый народ За шиворот, словно пьяных, Кумиры былых господ. Сперва на них петлю набрасывают, Потом их влачат трактора, Потом их в канавы сбрасывают Под общие крики «Ура!». О, если б они провидели, О, если бы знать могли, Властители и правители, Князья, цари, короли! Они бы из статуй медных Наделали б медных котлов И каши сварили для бедных — Мол, ешьте без лишних слов. Но слышащие — не слышали, Но зрячие — не глядят, Покуда их не повышибли Из каменных их палат.

4

Над входом — Краткое объявление: «Народом Данное помещение Для всех буржуев Окрестных мест. Свобода, справедливость, месть!» Крутые яйца Буржуи жрали, Как на вокзале, В транзитном зале. В подвале тесно и — жара. Хрустит яичная кожура! Буржуи ждали Прихода судей, Решенья судеб И в нервном зуде Чесались, словно Им всем невмочь. И жрали ровно Два дня и ночь. Их партизаны Не обижали, Следили, чтобы Не убежали. Давали воду И сигареты И заставляли Читать газеты. А те в молчаньи Статьям внимали, Потом в отчаяньи Руки ломали. Все понимали Как полагается И снова жрали Крутые яйца. Потом из центра Пришла бумажка С политоценкой Этой промашки: «Буржуазию Города Плевны Немедля выпустить Из плена!» И, яйца на ходу свежуя, Рванулись по домам буржуи.

КРЫЛЬЯ

Солдатская гимнастерка зеленовата цветом. В пехоте она буреет, бурее корки на хлебе. Но если ее стирают зимою, весною и летом — После двухсотой стирки она бела, как лебедь. Не белые лебеди плещут Студеной метелью крыльев — Девчонки из роты связи Прогнали из замка графа. Они размещают вещи. Они все окна открыли. Они не потерпят грязи. Они метут из-под шкафа. Армейских наших девчонок В советских школах учили. Плевать им на графский титул. Знакомо им это слово. Они ненавидят графов. Они презирают графов, Не уважают графов, Кроме графа Толстого. Здесь все завоевано нами. За все заплачено кровью. Замки срываются с мясом. Дубовые дверцы настежь. Тяжелые, словно знамя, Одежды чудного покроя, Шурша старинным атласом, Надела Певцова Настя. Дамы в парадном зале, Мечите с портретов громы. Золушки с боем взяли Ваши дворцы и хоромы. — Если в корсетах ваших На вас мы не очень похожи, Это совсем не важно: Мы лучше вас и моложе! — Скидай барахло, девчонки! — На что мы глаза раскрыли! — И снова все в белых, В тонких, Раз двести стиранных крыльях, Замки на петельках шкафа, Темнеют на стенах графы. Девчонки лежат на койках. Шелков им не жаль нисколько.

ИЗ ПЛЕНА

По базару тачка ехала, Двухколесная и грязная. То ли с плачем, то со смехом ли Люди всякие и разные На нее смотрели пристально, Шеи с любопытством выставя, А потом крестились истово Или гневались неистово: Мальчики мал мала меньше В тачке той лежат притихшие. А толкает тачку женщина, Этих трех мужчин родившая. По кривой базарной улице Поступью проходит твердою. Не стыдится, не сутулится, А серьезная и гордая. Мы, фашизма победители, Десять стран освобождавшие, Эту бабу не обидели, Тачку мимо нас толкавшую. Мы поздравили с победою Эту женщину суровую И собрали ей как следует — Сухарями и целковыми.