Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком

На первом холме часовня – забытая богом, не скрытая вместе с другими церковь города праведников. Возле нее на камне сидит древняя старуха; конечно, Татьяна Горняя.

Был тут, рассказывает она мне, лес дубовый, а потом ничего не было. Князь Сибирский, прежний хозяин озера, распахал горы, хутор построил и хлеб сеял. Недолго хозяйничал. Господь покарал его за то, что хотел спустить озеро. Клад там есть на дне: бочка с золотом висит на четырех столбах. Князь хотел завладеть кладом, спустить озеро в речку Линду. Канаву прорыл, думал – побежит вода. А озеро не пошло. И господь покарал нечестивого князя: пропал он. С тех пор заросли горы тесом, темным сосняком да ельником.

– А город, – спрашиваю я, – Китеж, откуда он взялся?

– Турка скакал, – ответила Татьяна Горняя, – скакал по версте шаг. Господь и пожалел город из-за праведников, скрыл от турки. Есть об этом летопость, зашита она в книгу Голубиную. Та книга весом полтора пуда, запирается винтами и лежит промеж Нижнего и Козьмодемьянска. Никто из простых людей той книги не видел. А видел ее один Максим Иванович из деревни Шадрине. Он списал летопость и теперь пишет и продает по полтиннику.

Древняя старуха Татьяна Горняя. Всю жизнь свою прожила тут, возле торфяного болота, видела огни, слышала звон, но сказать не хочет об этом. Пытаю – молчит, темная, торфяная старуха. Запели в лесу божественное. Озеро стало малиновым от заката. Жаворонки затихли. Крикнул перепел. Кто-то с огнем вышел из леса к воде, и в озере отразился длинный золотой церковный шпиль. Стало сильно темнеть. Я ушел по лугу домой, и все время, пока я шел к селу, глядело на меня светлое око с длинными зелеными ресницами.

Рано утром, пока еще не собрался народ на Светлое озеро для знаменитого спора под Иванову ночь, я пошел искать летопись о невидимом граде Китеже. Деревня Шадрино, где живет летописец Максим Иванович, за холмами, за лесом – версты две от озера. Все знают почтенного летописца, я сразу его нашел. Из низенькой деревянной избы выходит он ко мне, большой, седой, в очках, кланяется, зовет «побеседовать».

Он переплетчик, окружен книгами, большими, староверскими. За дверью мычит корова, фыркает лошадь, хрипит свинья. Но от всего этого хозяин о книгами еще мудрее. Кажется, что в неизвестном мне заволжском краю не перевелись еще такие старики, как у Толстого. Переплетчик похож на сапожника, к которому нанялся ангел служить.

Летопись о невидимом граде – книжечка в темном переплете, с писанными киноварью заставками, с черными большими славянскими буквами. Написана с любовью и верою.

Благоверный князь Георгий Всеволодович, узнаю я из летописи, получил грамоту от великого князя Михаила Черниговского строить церкви, божий грады. Много ездил и строил святой князь и, наконец, переехал речку, именем Узолу, и вторую речку переехал, именем Санду, и третью речку – именем Линду, и четвертую – именем Санаху, и пятую – именем Керженец. И подъехал к озеру, именем Свртлояр, и увидел место вельми прекрасное. И повелел строить на берегу того озера град именем Китеж.

«… Но попущением божиим и грех наших ради приидс на Русь воевати нечестивый царь Батый. И взял тот град Китеж и убил благоверного князя Георгия. И запустел град. И невидим стал до пришествия Христова.

…Иже мы написали, – кончается рукопись, – и уложили, и предали – всему нашему уложению ни прибавить, ни убавить, ниже всяко переменити, ни единую точку или запятую. Аще ли кто убавит- или прибавит, или всяко переменит, да будет святых отец преданию проклят».

– Неужели за одну только точку или запятую? – спрашиваю я летописца.

Молчит старик, будто борется сам с собой.

– Список верный, – говорит наконец, – а только это неправда. Нету города. Староверы выдумали. Вот, почитай.

Подает мне книжку «Христианский месяцеслов» в тупой, синей обложке. Указывает две или три печатных строки:

«Свитый, благоверный великий князь Георгий Всеволодович, убиенный на реке Сити…»

– Вот, – грустно говорит старик, – на реке Сити, а не у Светлого озера.

– Но, может быть, ошибка здесь, а не в летописи?

– Нет, в печатном ошибки не может быть.

В руках у меня две летописи: одна писана рукою веры, что за лишнюю запятую можно в ад попасть, другая – типографской работы. Я не изучал легенду, не знаю, где правда, но верить в машинную летопись не хочется.

Раньше, рассказывает Максим Иванович, он верил, что священные книжки пишутся самим богом и падают с неба. Теперь не верит. Жил он раньше в староверской деревне, переплетал книги, писал летопись, имел свое кладбище, ходил слушать звон колоколов на Светлое озеро. Потом переселился в православную деревню, стал ездить к нему миссионер. И раз кто-то уговорил его выпить стакан чаю. Думал, земля провалится. Выпил – ничего. Еще раз выпил – ничего. Перестал ходить на Светлое озеро. Колокола замолчали.

– Города нету, – говорит мне Максим Иванович, – а только вы не сумлевайтесь, книжка еще в те времена написана.

Нет города… Но эти сотни и тысячи людей в лесах Уренского края верят, что есть. Я чувствую, как от каждого из этих странников исходит луч веры и пересекается на берегу озера Светлоярого. И я даже теперь немного верю в этот город. Пусть он у меня второй, отраженный, но все-таки город. Я верю в него, Китеж есть.

– Мир валит, – сказал Максим Иванович, – облако миру! К вечеру соберутся в горах, что ворона в поле, что комара в лесу. Погодку бы дал господь.

Но лето вышло дождливое. Проливной дождь захватил меня в лесу но пути от Шадрина к Светлому озеру. Я стал под елью.

Летний дождь не страшный, по березкам шумит, а на ели даже не слышно, виснут капли на хвоях, не стекают вниз. Принимаюсь читать летопись. Чудесная легенда, но, как все северное, больная, тревожная, словно белые ночи. Припоминается мне, что есть какая-то опера о граде Китеже и девице Февронии. Откуда, думаю, взял либреттист эту девицу?

Капля дождя упала с ели на страницу летописи. Я поскорее спрятал книжку в карман, выглянул, не перестал ли дождь. Вижу: под такою же елью, через дорогу, стоит девушка в черном, по-скитски повязанном платке, худенькая, бледная, как призрак. Я не очень удивился, потому что народу шло к озеру много, и принял девушку за скитскую белицу. За Волгой часто бывает так: едешь по деревням – бабы и бабы; и вдруг, между грубыми лицами, глянут странные глаза… В средней России этого нет. Скитская культура создала за Волгой таких девушек.

«Вот она, девица Феврония», – подумал я.

А она тоже любопытно вглядывается в меня, спрашивает о дороге в Шадрине, конечно, только чтобы заговорить: девушке скучно под елью.

– Из какого скита? – спрашиваю.

Нет, она не белица. Она дочь протоиерея, институтка. Идет к Максиму Ивановичу за летописью. Приехала в гости к батюшке во Владимирское и уже три дня борется с раскольниками. Хочет попробовать силы в миссионерской деятельности. Но ничего не выходит. Раскольники не хотят ее слушать, а сыновья батюшки, земские учителя, бранят черносотенкой.

– А вы – верующий? – спрашивает. – Молитесь? Нет. Ужасно. Непременно нужно молиться. Вас родители дурно воспитывали. Привыкайте, еще не поздно.

Щебечет Феврония. Хорошо мне ее слушать после долгих скитаний между людьми с тяжелыми верами. Чудится, будто там, за лесами, верят легко и приятно. Чудятся северные легенды о церкви невидимой при звуках оркестра, северный лес с волшебными огнями, таинственными музыкальными голосами, а главное, белица Феврония, полупрозрачная, в черном скитском платочке.