Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Стал лихо в позу бравую, Штык вынес, стиснул рот, Отставил ногу правую, А левую — вперед. Несусь, как конь пришпоренный: «Ура! Ура! Ура!» Мелькает строй заморенный, Пылища и жара… Сжал пальцы мертвой хваткою, Во рту хрустит песок, Шинель жжет ребра скаткою, Грохочет котелок. Легко ли рысью — пешему? А рядом унтер вскачь: «Коли! Отставить! К лешему…» Нет пафоса, хоть плачь. Фельдфебель, гусь подкованный, Басит среди двора: «Видать, что образованный…» Хохочет детвора. <1923>

На этапе *

Этапный двор кишел людьми — солдатскою толпой. Квадрат казарм раскинул ввысь окошек ряд слепой. Под сапогами ныла грязь, в углу пестрел ларек: Сквозь гроздья ржавой колбасы дул вешний ветерок. Защитный цвет тупым пятном во все концы распух, От ретирадов у стены шел нудный смрадный дух… Весь день плывет сквозь ворота солдатская река: Одни на фронт, другие в тыл, а третьи — в отпуска… А за калиной, возле бань, в загоне — клин коров: Навоз запекся на хребтах… Где луг? Где лес? Где кров?.. В глазах — предчувствие и страх. Вздыхают и мычат… Солдаты сумрачно стоят, и смотрят, и молчат. <1923>

Атака *

На утренней заре Шли русские в атаку… Из сада на бугре Враг хлынул лавой в драку. Кровавый дым в глазах. Штыки ежами встали,— Но вот в пяти шагах И те и эти стали. Орут, грозят, хрипят, Но две стены ни с места — И вот… пошли назад, Взбивая грязь, как тесто. Весна цвела в саду. Лазурь вверху сквозила… В пятнадцатом году Под Ломжей это было. <1923>

Один из них *

Двухпудовые ботфорты, За спиной мешок — горбом, Ноги до крови натерты. За рекой — орудий гром… Наши серые когорты Исчезают за холмом. Я наборщик из Рязани, Беспокойный человек. Там, на рынке, против бани, Жил соперник пекарь-грек: Обольстил модистку Таню, Погубил меня навек… Продал я пиджак и кольца, Все равно ложиться в гроб! Зазвенели колокольцы, У ворот мелькнул сугроб… Записался в добровольцы И попал ко вшам в окоп.

Исходил земные дали, Шинеленка, как тряпье… Покурить бы хоть с печали, Да в кисете… Эх, житье! Пленным немцам на привале Под Варшавой роздал все. Подсади, земляк, в повозку, Истомился, не дойти. Застучал приклад о доску, Сердце замерло в груди — Ветер гнет и рвет березку, Пыль кружится на пути. За оврагом перепалка: Пули елочки стригут… Целовала, как русалка, А теперь — терзайся — тут! Хочешь водки? Пей, не жалко! Завтра все равно убьют. <1923>

Привал *

У походной кухни лентой — Разбитная солдатня. Отогнув подол брезента, Кашевар поит коня… В крышке гречневая каша, В котелке дымятся щи. Небо — синенькая чаша, Над лозой гудят хрущи. Сдунешь к краю лист лавровый, Круглый перец сплюнешь вбок, Откроишь ломоть здоровый, Ешь и смотришь на восток.

Спать? Не клонит… Лучше к речке — Гимнастерку простирать. Солнце пышет, как из печки. За прудом темнеет гать. Желтых тел густая каша, Копошась, гудит в воде… Ротный шут, ефрейтор Яша, Рака прячет в бороде. А у рощицы тенистой Сел четвертый взвод в кружок: Русской песней голосистой Захлебнулся бережок. Солнце выше, песня лише: «Таракан мой, таракан!» А басы ворчат все тише: «Заполз Дуне в сарафан…» <1923>

Пленные *

У «Червонного Бора» какие-то странные люди. С Марса, что ли, упали? На касках сереют чехлы, Шинелями, как панцирем, туго затянуты груди, А стальные глаза равнодушно-надменны и злы. Вдоль шоссе подбегают пехотные наши михрютки: Интересно! Воюешь, — а с кем, никогда не видал. Тем — табак, тем — краюшку… Трещат и гудят прибаутки. Люди с Марса стоят неподвижнее скал.

«Ишь, как волки!» — «Боятся?» — «Что сдуру трепать языками… В плен попал, — так шабаш. Все равно что воскрес…» Отбегает пехота к обозу, гремя котелками. Мерно двинулись каски к вокзалу под темный навес. <1923>

Письмо от сына *

Хорунжий Львов принес листок, Измятый розовый клочок, И фыркнул: «Вот писака!» Среди листка кружок-пунктир, В кружке каракули: «Здесь мир», А по бокам: «Здесь драка».

В кружке царила тишина: Сияло солнце и луна, Средь роз гуляли пары, А по бокам — толпа чертей, Зигзаги огненных плетей И желтые пожары. Внизу в полоске голубой: «Ты не ходи туда, где бой. Целую в глазки. Мишка». Вздохнул хорунжий, сплюнул вбок И спрятал бережно листок: «Шесть лет. Чудак, мальчишка…» <1923>

В операционной *

В коридоре длинный хвост носилок… Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд. Там за белой дверью красный ад: Нож визжит по кости, как напилок,— Острый, жалкий и звериный крик В сердце вдруг вонзается, как штык… За окном играет майский день. Хорошо б пожить на белом свете!.. Дома — поле, мать, жена и дети — Все темней на бледных лицах тень.