Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Очнись. Нет дома — ты один: Чужая девочка сквозь тын Смеется, хлопая в ладони. В возах — раскормленные кони, Пылят коровы, мчатся овцы, Проходят с песнями литовцы — И месяц, строгий и чужой, Встает над дальнею межой… <1922>

Утром *

Если взять насос за хобот, Всхлипнет мерный скрип, В глубине раздастся ропот, Вздохи, плеск и хрип, И из темного раструба Хлынут в чан ключи: Подставляй ладони… Любо! Мойся и рычи…

Утро в двор вползло туманом. Яблони молчат. Солнце факелом румяным Подожгло весь сад. Не узнать утят весенних: Ростом с матерей, С гвалтом лезут на ступени Кухонных дверей. Щепка взвилась, как галчонок, Из-под топора. Замечтался поросенок Посреди двора… За крыльцом у мшистой будки Всласть зевает пес. «Что? Не выспался за сутки? Стыдно? Спрятал нос?» В огороде вянет вяло Чахлая ботва. Покосить?.. В саду у вала Есть еще трава… Грудь в плену размахов гибких, Цокает коса, Лоб и плечи в каплях липких, Над спиной — оса. <1922>

Подарок *

Видали вы литовские, цветные пояса? Как будто вдоль овса — Средь маков васильковая струится полоса.

Я у ксендза-приятеля в июле был в гостях. Средь белых стен, как стяг, Из поясов настеганных ковер дышал в дверях. Хозяин сузил щелочки веселых, добрых глаз: «Понравилось? Алмаз! От прихожан в день ангела. Хоть шаху напоказ!..» В окошко к нам таращился подсолнечник дугой, На скатерти рябой Штоф сидра, мед, вареники и окорок тугой. Смеясь, мне ксендз показывал мозоли крепких рук: «Все сам — и сад, и луг, И свиньи с поросятами, и огород, и плуг». Мадонна в звездном венчике сияла со стены. Кот жался у спины. У сада жеребеночек звенел средь тишины. Хозяин на прощание полез в свой сундучок: «На память, мой дружок!» И подарил мне радужный, литовский поясок. Веселым этим поясом я очень дорожу… Сказать вам? Я скажу: Какая книга нравится, ту им и заложу. <1922>

Аисты *

В воде декламирует жаба. Спят груши вдоль лона пруда. Над шапкой зеленого граба Топорщатся прутья гнезда. Там аисты, милые птицы, Семейство серьезных жильцов… Торчат материнские спицы И хохлятся спинки птенцов. С крыльца деревенского дома Смотрю — и, как сон для меня, И грохот далекого грома, И перьев пушистых возня…

И вот… От лугов у дороги, На фоне грозы, как гонец, Летит, распластав свои ноги, С лягушкою в клюве отец. Дождь схлынул. Замолкли перуны. На листьях — расплавленный блеск. Семейство, настроивши струны, Заводит неслыханный треск. Трещат про лягушек, про солнце, Про листья и серенький мох,— Как будто в ведерное донце Бросают струею горох… В тумане дороги и цели, Жестокие, черные дни… Хотя бы, хотя бы неделю Пожить бы вот так, как они! <1922>

Табак *

Над жирной навозной жижей Кустятся табачные листья. Подойдем вдоль грядок поближе, Оборвем порыжевшие кисти. Ишь, набухли, как рыхлые губки… Подымайте-ка, ксендз, ваши юбки!

Под крышей, над тихой верандой Мы развесим листья пучками И, плавно качаясь гирляндой, Они зажелтеют над нами. Такой же пейзаж янтарный Я видал на коробке сигарной. Будем думать, что мы на Цейлоне… Впрочем, к черту Цейлон, — не надо! Вон пасется на солнечном склоне Литовское пестрое стадо: Мчатся черные свиньи, как шавки, Конь валяется томно на травке. Набьем табаком наши трубки. Пусть струится дымок лиловатый… Как пестры деревенские юбки Вдоль опушки у новой хаты! На закате туда мы нагрянем И душистого меду достанем. Я поэт, а вы ксендз литовский,— Дай вам Бог и сил и здоровья! Налетает ветер чертовский И доносит мычанье коровье, А за дымом, вдоль склонов нагорий Колыхается сизый цикорий. <1922>

Могила в саду *

В заглохшем саду колыхаются травы. Широкие липы в медвяном цвету Подъемлют к лазури кудрявые главы, И пчелы гудят на лету. Под липой могила: Плита и чернеющий орденский крест. Даль — холм обнажила. Лесные опушки толпятся окрест. От сердца живого, от глаз, напоенных цветеньем, К безвестным зарытым костям потянулась печаль… Кто он, лейтенант-здоровяк, навеки спеленутый тленьем, Принесший в чужие поля смертоносную сталь? Над Эльбою в замке Мать дремлет в стенах опустелых, А в траурной рамке — Два глаза лучистых и смелых…