Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

* * *

Старик сложил салфеточку И вдруг, притопнув ножкою, Тремя словами краткими Счастливца упразднил: «Был сокол, да скапутился».— «А что?» — «Да спился, батюшка! Такое уж занятие… Теперь в Гренобле чертовом Бокалы моет грязные В паршивеньком бистро».

XXIV

За окнами вдоль улицы Снег меркнет тусклой грядкою, Фонарь бельмом бессмысленным Пронзает мглу вечернюю, Платаны к небу тянутся Отрубленными лапами… Среди домов, как взмыленный, Бездомный ветер носится,— Эх ты, зима асфальтная, Бронхитная, гриппозная, Парижская зима!.. А за окошком низеньким,— Взгляни сквозь стекла потные,— В «Царь-Пушке» ресторации Сидит за круглым столиком Знакомая компания: Чернильные закройщики, Три журналиста старые — Козлов, Попов и Львов.

* * *

Грог — пойло превосходное: Пар над бокалом плавает, Грей нос и душу хмурую, Да медленно прихлебывай Душистое, горячее, Заморское питье,— Да в сердце перелистывай, Страницу за страницею, Расстрелянную летопись — Глухие наши дни… Львов первый стукнул трубкою, Молчанье оборвал: «Ну что, Козлов, дитя мое, С твоей анкетой дикою Который день без отдыха, Как псы репейник ловим мы На собственном хвосте… Уж где они — счастливые, Довольные и бодрые,— В нахмурившемся тучею Тридцать втором году?.. Свинья широкозадая — И та сейчас в истерике, А эмигрантов лучше бы Теперь не ворошить… Я ставлю точку черную, Я пью за нервы крепкие,— А счастье, слово русское, Спит много лет без просыпу У Даля в словаре…»

* * *

Попов лимон обсасывал. Бывают положения, Когда ни философия, Ни юмор и ни лирика На дне бокала липкого Ответа не найдут. Какой тут выход, к лешему? И только палец медленно Масонским знаком сдержанным Хозяину над стойкою Закажет новый грог…

* * *

Козлов курил сконфуженно… Но, вспомнив средство старое, Конфуз свой раздражением Вдруг круто осадил: «Любезные попутчики! Я счастья эмигрантского Отнюдь не поставщик… Порой и в копях брошенных Находят камень редкостный Чудеснейшей воды. Но если копи залиты,— Ходить вокруг нелепица, О чем тут толковать… Ставь точку, — вещь нехитрая,— Я ставлю многоточие… Ведь даже кот ошпаренный Надеждою живет. А впрочем — баста. В пятницу, По порученью Наденьки, Племянницы моей, Прошу вас к ней, приятели, На именинный пунш. Не выть же нам на паперти, Оскалив к тучам челюсти, В тридцать втором году…»

XXV

У эмигрантской комнаты Утроба растяжимая: Меж шкафом и диванчиком В табачном сизом облаке Гостей, как в улье пчел… Одни, приткнувшись к столику, Помахивают вилками, Под мышками соседскими Протаскивая снедь. Другие сбились табором Под лампою висячею И скопом спорят яростно В двенадцать голосов… Прорехи мироздания Все штопают да штопают,— Сто сорок восемь методов, Сто сорок восемь способов, А толку ни на грош. В углу, как полагается По русскому обычаю, Скрежещет «Стеньку Разина» Вспотевший граммофон… Ох ты, напев разбойничий! Ты к быту эмигрантскому Прилип без всякой логики,— Ни кильки съесть без «Разина», Ни выпить без него… В чаду юлою носится Кубышка ясноглазая, Хозяйка-именинница, Уютнейшая Наденька,— Одних халвой попотчует, Другим нальет винца… Но вдруг она прислушалась, Нырнула быстро в спаленку,— И вот, через минуточку Из-за портьеры пестренькой С лукавою улыбкою Зовет Козлова-дядюшку И двух его коллег. В плетеной люльке с рюшами, Прочь одеяло сбросивши, Лежал, гребя ручонками, Румяный отпрыск Наденькин, Беззубый колобок… В улыбке морща рожицу, На лампочку поглядывал,— На вспыхнувший в тюльпанчике Лучистый пузырек… То вдруг с серьезной миною, Глазами удивленными Осматривал внимательно Карниз вдоль потолка,— Как будто с напряжением За белой чистой линией Он будущее смутное Пытался разгадать… То снова вскинув плечики, С блаженною улыбкою Пуская пузыри, Малыш под «Стеньку Разина» Коленки задирал… «Вот, дядя, — тихо молвила, Склонясь над люлькой, Наденька,— Немало дней вы мыкались, Искали все втроем: Кому средь эмиграции Живется хорошо… Взгляните в люльку, дядюшка,— Не Мишка ли мой тепленький, Курносое сокровище, Единственный, без примеси, Счастливый эмигрант?»

* * *

«А ведь права племянница»,— Сказал Козлов взволнованный. «Права», — шепнул, насупившись, Задумчивый Попов. «Права», — как эхо тихое, Удостоверил Львов. <1931–1932>

КОММЕНТАРИЙ

Принцип размещения материала в каждом томе, принятый в настоящем собрании сочинений Саши Черного, а также круг вопросов, на которые призван ответить комментарий, подробно освещены во вводной статье к комментарию 1-го тома. Здесь повторим главное: в основу построения и размещения материала положен хронологический принцип. При этом учтена авторская воля, выраженная в виде книг, составленных и композиционно выстроенных самим поэтом. В частности, для 2-го тома такой книгой является «Жажда» (1923), как бы подведшая итог взвихренной и трагедийной эпохе, вместившей в себя войну, революцию, беженство, первые годы эмиграции.

«Третьей книге стихов» (такой подзаголовок значится на титуле «Жажды») суждено стать последней прижизненной поэтической книгой Саши Черного. До конца дней своих он много и продуктивно работал как поэт, сотрудничая в повременной печати русского зарубежья. Вполне понятно, что у него возникало желание собрать написанное в зарубежье под одной обложкой. Так, в ответе на вопрос анкеты в 1931 году поэт сообщил, что готовит книгу стихов «Под небом Франции». Издание, увы, не состоялось, и нам остается только гадать, какой виделась эта книга автору.

Как поступить с этими «несобранными» стихотворениями? Наиболее простым решением было бы все их расположить в хронологическом порядке. Однако подобная разноголосица несвойственна стихотворным книгам Саши Черного. Их отличает сплошная циклизация, то есть объединение стихов в связки-разделы, долженствующие дать вкупе гармонизированное представление о мире поэта. Отсюда возникло решение воссоздать, по мере возможности, несостоявшуюся книгу Саши Черного, объединившую его позднюю поэзию. Эта сверхзадача была бы неразрешимой, если бы в качестве проводника не выступал сам автор. При внимательном чтении обнаруживаются опознавательные знаки и вехи, указывающие пути к будущей книге. Это: сквозные рубрики, циклы, подзаголовки. Само собой, принятая схема не претендует на универсальность и бесспорность — в таком деле элемент субъективности неизбежен. Легко представить «перетекание» того или иного стихотворения в другой раздел. Возможно слияние самих разделов. Думается, однако, что тематическое и жанровое разнообразие музы Саши Черного в изгнании воплощено в этом издании с исчерпывающей полнотой.

Всего сформировано 12 разделов. Доводы и соображения для их выделения изложены в преамбуле, которой снабжен комментарий к каждому разделу. Очередность, в которой размещены разделы, в какой-то мере отражает судьбу поэта в эмиграции: Берлин — Рим — Париж — Прованс. Внутри разделов строгое следование хронологии: стихи расположены в порядке появления их в печати.

Поэзия 2-го тома ограничена временными рамками: 1917–1932. Иными словами, годом революции и годом смерти поэта. Не обошлось, правда, без исключений. Так, первые стихи о войне помечены самим автором 1914 годом. Однако впервые в печатном виде они появились в 1923, в книге «Жажда». Кроме того, туда же автор включил три стихотворения, опубликованные ранее в российской периодике еще до войны.

Таким образом, за малым вычетом свод произведений, составивших 2-й том настоящего собрания сочинений Саши Черного, можно назвать эмигрантским, ибо появились они в печати после 1920 года — года, когда поэт навсегда покинул Россию. Отсюда название тома: «Эмигрантский уезд» (выражение, заимствованное у поэта). За пределами этого тома осталось около 50 стихотворений, опубликованных Сашей Черным за рубежом (стихи для детей в этот счет не входят). Не учтены также стихи, затерянные в «кипящем котле» революции и гражданской войны. Есть надежда (правда, слабая), что кое-что обнаружится на страницах эфемерных изданий русского лихолетья. К сожалению, этот «печатный архив», до недавнего времени закрытый, зияет обширными лакунами — отсутствуют не только отдельные номера, но целые комплекты газет и журналов. Эти стихи, написанные ни в старой России, ни «после России», можно назвать стихами «промежутка». Одно из таких, чудом дошедших до нас стихотворений, — «Слухи» поставлено особняком, как бы вынесено за скобки основного корпуса данного тома.

Завершают 2-й том два эпических произведения Саши Черного, написанные на чужбине. Это поэмы — «Дом над Великой» и «Кому в эмиграции жить хорошо». После того как первая из поэм была опубликована, поэт возвращался к работе над ней. Дополнительные главы отдельным блоком также включены в это издание.

О датировке. Как правило, дается она по первой публикации. В этом случае дата заключена в угловые скобки, что означает косвенный способ ее установления. В подавляющем большинстве время написания и публикации практически совпадают. В тех редких случаях, когда имеются факты, устанавливающие более ранний срок написания стихотворения, указываются две даты (дата написания в двойных угловых скобках, дата публикации — в одинарных). Если дата и место появления стихотворения даны без скобок, значит помета сделана самим автором.

Комментарий к каждому произведению содержит библиографическую справку о первой публикации. Для журналов указываются год, номер и страница, для газет — год и дата. Это различие позволяет не путать печатные органы, что особенно важно, если они имеют одинаковое название (к примеру, в Праге выходила газета и журнал «Воля России»). Подпись под произведением фиксируется лишь в том случае, если она не совпадает с главным псевдонимом поэта — А. Черный. Публикации анонимные отнесены к dubia, что означает — приписываемое. Много таких стихотворений публиковалось в «Бумеранге» — отделе сатиры и юмора, который организовал и практически целиком заполнял собственными материалами Саша Черный в журнале «Иллюстрированная Россия». Подробная информация об этом разделе в 3-м томе настоящего собрания. Библиографические сведения включают также название цикла или рубрики, заявленной автором при публикации.