Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
Шрифт:
* * *
Видали вы когда-нибудь, Любезные читатели, Как рыболов под ивою Сидит с постылой удочкой И час, и два, и три? Вдруг поплавок коралловый Качнется, вздрогнет, скроется, Удилище натянется, Струной дрожит бечевочка, Душа звенит, поет… Видали вы, друзья мои, Как он добычу к берегу Рукой подтянет трепетной И сильным взмахом вытянет Из лона светло-синего Заместо карпа жирного Размокнувший… башмак! XVI
Куда от скуки спрячешься? Одни идут с отчаянья На диспут с словопрением: «Взгляд русских младодевочек На будущих отцов», Другие в виде отдыха Предпочитают цирк. * * *
Антракт. Гурьбою публика Плывет в конюшни теплые,— По сторонам вздымаются Породистые головы Безмолвных
* * *
Индусскою осанкою Невольно залюбуешься,— Попов вздохнул сочувственно И вдумчиво изрек: «Вот, братцы, раса чистая! Хоть в глупый смокинг выряди Подобный экземпляр,— Узнаешь и без паспорта По тонким пальцам вогнутым, По перехвату талии, По бронзовому профилю, По горделивой выправке И по разрезу глаз…» Но Львов с улыбкой хитрою По-русски вдруг спросил: «Как звать тебя, почтеннейший?» «Игнатий Шаповаленко,— Ответил экземпляр.— Я в первом отделении Ковбоя представлял, Чичас для живописности, Для привлеченья публики В индейцах состою, А в третьем отделении, В своем природном звании, В малиновой черкесочке С медведем я борюсь…» * * *
«Довольны вашей службою?» — Спросил его Козлов. Заскреб в затылке стриженом: «Пока служу, — не жалуюсь, Хватает на харчи… Да дело, вишь ты, шаткое,— Не в моде нынче цирк. На праздниках, как видите, Сползается народишко, А дальше… понимаете, По всем рядам-скамеечкам Завелся ветерок… Ну что ж… Судьба походная,— Вертись, катись, выискивай. Давно в артель колбасную Меня седьмым в компанию Зовет земляк в Тулон — Ведь колбаса из моды-то Еще не вышла, чай? Вот только жалко до смерти Мне расставаться с Гришкою,— Привык я к лопоухому, Как к собственной душе…» * * *
Слон Гришка вскинул голову, Мотнул ушами-тряпками, Насос свой серый вытянул И в брови Шаповаленко Сочувственно дохнул. XVII
В разгаре бал земляческий… Внизу под джаз гундосящий Танцуют пары вялые, Стирая добросовестно — Уже лет десять с хвостиком — Подметки о паркет. Внизу народ слоняется, Как вобла беспризорная, От лотереи к столикам, От столиков — на лестницу И молча циркулирует То вниз, то снова вверх. А на эстраде, — слышите? — Рояль разлился жемчугом, И женский голос ласковый Зашелестел над стульями, Как ветер зоревой. Плывет романс усадебный, Звенит во всех углах… Задумались-заслушались Все старые-усталые, В простенке замер с чашкою Француз-официант. * * *
Козлов давно уж пристально Следил за странной личностью — Веселым, жизнерадостным, Чудесно припомаженным, Сияющим улыбкою, Ботинками и смокингом, Румяным старичком… То он с улыбкой светскою Вверху буфет «поддерживал», Хлебнет глоток шампанского, Прищурит глазки детские, Раскроет свой бумажничек,— Изысканным движением Красавице над стойкою Протянет ассигнацию — И сдачи не возьмет… То в лотерее беженской Толчется с увлечением,— Как гимназистик розовый Билетик за билетиком Вскрывает, торопясь. Под мышками — том Чехова, Будильник, капор вязаный, Кустарный ковш с павлинами И ватная боярышня В кокошнике корабликом, С лимонною косой… То вниз к оркестру спустится, Шепнет два слова на ухо Лихому барабанщику,— И музыканты, дьяволы, Извилистые ухари, Вдруг грянут «Стеньку Разина» Под соусом танго. Чуть ручкой дирижируя, Пристукивая ножкою, Ликует-умиляется Милейший старичок. * * *
Козлов в толпу протиснулся И Львова равнодушного Похлопал по плечу. «Нашел! Нашел счастливого!.. Уж этот не отвертится… Скажи-ка мне, голубушка, Кто этот старичок?» Львов повернул к приятелю Свой профиль твердокаменный И отчеканил медленно: «Бельгийский инженер. У нас до революции Лет двадцать жил он в Питере,— Делами колоссальными Вертел
сей джентльмен… Увы, мой друг доверчивый! Как мы счастливца этого, Бельгийца русопетого, По эмигрантской линии Запишем на приход?..» XVIII
В лесу Булонском сереньком Под голою акацией Расселась няня русская С вязаньем на скамье… Голодные, продрогшие Парижские воробушки Гурьбою подбиралися И слушали внимательно, Склонивши набок головы, Как нянька иностранная На языке неведомом Их ласково журит: «Ах, дурачки вы Божии! Что в будний день найдете вы Здесь в городском лесу? Одни бумажки сальные На кустиках сырых… Наведались бы, глупые, В харчевню нашу русскую — У Мотт-Пикейной станции: Там повар, Тит Панкратьевич, На дворике под лестницей Вчерашней кулебякою Вас, сирых, угостит…» * * *
Шагая в одиночестве По листьям за скамейкою, Попов подслушал нянькины Забавные слова. Подсел и поздоровался,— На липу серым дождиком Метнулись воробьи… «Что ж, нянюшка… Не поняли Вас воробьи французские?» — «От скуки, сударь-батюшка, Не то что с воробьишками,— В квартирке нашей махонькой Я с молью бессловесною Порою говорю… Питомец мой Алешенька Уйдет в лицей ранешенько, Брожу одна по комнате, В окошке мгла бесснежная,— Парижский сизый суп… А барыня-красавица Четвертый месяц, миленький, С сестрой в рулетном княжестве Танцует трепака… Вот и живу с Алешенькой. Придет из школы сумрачный. „Что нового?“ — „Ах, нянюшка!“ Потом вдвоем обедаем. Обложится журналами С мордатыми боксерами, А я сижу-молчу. Расковыряет вилкою Стряпню мою несчастную И к телефону чертову Приклеится на час: Трещит, как чиж на веточке, Смеется-улыбается,— „Пасе-перепасе…“ Ведь вот для няньки старенькой Улыбок, сударь, нет. Потом придут приятели,— Хоть бы словечко русское!.. Поишь их чаем с кренделем И думаешь: ох, милые… Виски-то белобрысые, Орловские-московские, А под висками этими Сплошное фрикасэ… Пойдут в кино проветриться. Конечно, няню старую Не позовет Алешенька,— Стыдится няньки… Господи! А кто тебя, губастого, В Берлине пеленал? И вот в харчевню русскую Припрешься к другу-повару,— Да тоже нынче, батюшка, И он глядит сычом… Когда же это кончится? Вы ж, сударь, образованный,— По облику видать…» * * *
Попов ей, как Алешенька, Сказал, вздохнув: «Ах, нянюшка!..» И сплюнул на траву. XIX
Львов в «Соловье-разбойнике» Жевал шашлык резиновый, А за спиной, — прислушался,— Журчал тихонько беженский, Весь перцем прошпигованный, Веселый монолог… * * *
«Бель-серка надоумила: — Нет, милочка, во Франции Вернее предприятия,— Открой-ка ты под Каннами Персон на двадцать скромненький, Дешевый пансион. Потрудишься, повертишься, Зато в Париж ты вывезешь,— Зима ведь будет адская! — Тысчонок пять иль шесть…— Моя бель-серка умница,— Проделать репетицию Всегда благоразумнее На родственном горбе… Ну вот я и послушалась, Сняла заочно стойлище,— Холеру с кипарисами, Цыганский мавзолей. Знакомых всех обегала: Валите, черти, на лето Ко мне в „Нуво-Торжок“… Сосновый лес, магнолии, Крокет, залив, черемуха,— Ведь это ж Кот Лазоревый,— Первейший в мире Кот! Всем тычу фотографию,— Конечно, на открыточке В заочном освещении Собачья будка старая Имеет вид шато…» * * *
«Приехала и ахнула: Каморки кособокие, Как ящики яичные, Взамен комодов — полочки, Взамен кроватей, милая, Гнилые топчаны! На них блины ночлежные,— Соломка да брезент… А умывальник, на-ко-ся, Рушник повесив на ухо, Плещись-ка у сарайчика У старого ведра… Ну вот. Стеклись знакомые,— Ворчат, бубнят, ругаются… Одна старушка Божия Со злости так и скорчилась: „На то ли из Совдепии Я кости мои старые От бесов унесла, Чтоб их еще во Франции Томить на сеннике?..“ За двадцать франков, видите ль, Ты под нее подкладывай Кушетку Рекамье… А аппетиты, Господи! Должно быть, от бессонницы, Иль от морского воздуха,— Глаза так и горят. Уж я двойные порции Сую без сожаления, Чтоб обстановку чахлую Едой перешибить… Свела через полмесяца Баланс в расчетной книжечке И ахнула: горю! Кабы комар не выручил,— Пропала бы совсем…»
Поделиться с друзьями: