Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
Шрифт:
* * *
«А я в Гренобле мыкаюсь,— Я на цементной фабрике Заборчики цементные Прессую третий год… Я в прошлом был учителем Орловской прогимназии,— Кто я теперь, не ведаю,— Не стоит ворошить… Душа моя цементная Оцепенела, съежилась, Посплю, поем, — на фабрику И больше ничего». * * *
«Эй, господин над крышею! — Чуть слышный Альт надтреснутый По ветру долетел.— У берегов Австралии Уж третьи сутки треплется Наш старый пароход… Компания голландская, Матросы африканские, А я, псаломщик пензенский, Здесь поваром служу… Ох, надоело, миленький! Хоть сыт, хоть койка мягкая,— Но стражду, как Иона, я Во чреве у кита… Нет ли в Париже, батюшка, Какой-нибудь работишки? Я в русской типографии Готов хоть пол мести, Лишь бы из брюха тесного, Железно-иноземного, К своим опять попасть…» * * *
Со
XII
За утренним за завтраком, Нежданно и негаданно, Жена Попова кроткого С усмешкой снисходительной Взяла на абордаж: «А почему, мой миленький, В своей анкете липовой Меня ты обошел? Как следопыты рьяные, Втроем вы столько времени Жар-Птицу в поле ищете,— А птица эта райская С тобой, быть может, рядышком Сидит и кофе пьет… Быть может, я счастливая?.. Что выпучил глаза?» * * *
Попов на счете газовом Царапал иероглифы,— Пометочки-заметочки Для завтрашней статьи… С рассеянной улыбкою Он положил в варение Окурок свой обсосанный И с тихим удивлением Сказал своей попутчице: «Ну что ж, мой друг, вали…» * * *
«Встаешь ты, Гений Павлович, В двенадцать с половиною,— Все убрано, все прибрано, Конечно, не тобой. А ты, как крот взволнованный, Свои холмы бумажные Взрываешь на столе… Не просто бросишь рукопись, Сметешь газетой галстуки, Словарь косою птицею Взлетает на камин,— Ворчишь, вздыхаешь, охаешь, Пока я, терпеливая, Не разыщу, как водится, Твою заметку срочную В подкладках пиджака… Пьем кофе. Я ведь женщина — Порой полюбопытствую: „Что нового в редакции?“ „Да, да, — бурчишь ты вежливо,— Конечно, ты права“. Уйдешь — кашне на вешалке, А зонтик мой — увы! Когда придешь, — не ведаю, Куда звонить, — не знаю я… А суп кипит, волнуется,— Порой сама вскипишь… И вот, тут начинается: Ты там в пространстве носишься, А я громоотвод. Приходит некто в шарфике,— В два с четвертью назначено Свидание ему… Краснеешь, отдуваешься: „У мужа рвут зуб мудрости, Вернется только к полночи“,— Но гость-то не дурак… Статью по нумизматике Прочтет мне с декламацией, Потом про тетку в Персии Рассказывать начнет… А я с улыбкой светскою Газеты прибалтийские,— За целый год не вскрытые! — Укладываю в стопочки С проклятием в углу. А мичман с мемуарами? А дама с „юморесками“? А старичок с сонетами? Всем, милый друг, назначено… Во вторник рвут зуб мудрости,— А в среду что же рвать? В прослойку надрывается Бессонный телефон: — Ах, передайте, милая… — Ах, запишите, золото… А то попарно сцепятся И лают вперебой…» * * *
Передовицу целую Еще наговорила бы Решительная женщина,— Но на супруга кроткого Взглянула проницательно И заперла фонтан: Глазами голубиными, За триста миль уплывшими, Попов смотрел на зеркало И грыз свой карандаш… С таким и не поссоришься. Ну что ж… Уже давно она, Без всякой, впрочем, горечи, «Досадной опечаткою» Супруга назвала. XIII
Для полноты коллекции, На имя трех приятелей Пришло в конверте сереньком Из Рима письмецо… Чернила водянистые, Расплывчатые, сизые, Корявый почерк старческий Сползал зигзагом вкось,— Зато по содержанию Настой полыни беженской Стоградусною горечью Дымился над письмом… * * *
«Привет вам, люди добрые, Из города счастливого, Из Рима горделивого — Со всех семи холмов! Лишь в эту зиму темную Беда-нужда всесветная Волною отраженною Пришла-плеснулась-грохнула В парижское окно… Нам это не в диковинку: Мы в Риме, горсть осевшая, Ломоть от всех отрезанный, Хронические пасынки Средь эмигрантской братии,— Давно привыкли к кризису, Как к старому бельму. Средь райской декорации, Средь величавых форумов, Среди фонтанов плещущих, Средь пиний мирно-дремлющих, Под солнцем золотым,— Как домовые тихие, Мы жмемся, незаметные, В углах-подвалах пасмурных, В продрогших чердаках. На плошадях сияющих — Теплее, чем у нас… Порою сам не ведаешь, Как год за годом держишься? Бюджет — фантасмагория, Работы — ни на грош. Ни в гиды, ни в извозчики, Ни в маляры, ни в плотники,— Лишь воробьев на форуме Бесплатно разрешается Под аркою считать… Считаешь и завидуешь: Счастливцы, воробьи! А ведь недавно, милые, Чуть-чуть в тарелку капало,— Для аргентинок пламенных Я, харьковский нотариус, Платки великолепные Билибинскими павами Цветисто расшивал… Швейцары
при гостиницах,— Министры по обличию,— Процент взимали божеский, Впускали в вестибюль… Увы, все нынче схлынуло,— Туристов нет и звания… В библиотеке Гоголя Сидишь часами долгими И смотришь в потолок… Газетою прикроешься, Уснешь, как новорожденный, Теплынь и тишина. Во сне ведь я не пасынок: С друзьями стародавними, Давно глаза закрывшими, Беседуешь во сне, По старому по Харькову С клиентами знакомыми Пройдешься при луне… Не осудите, милые, Больного старика…» * * *
Постскриптум: «Драгоценные! Не нужен ли кому-нибудь В Париже из писателей Комплект — тисненный золотом, — Романов Боборыкина? Я дешево продам». XIV
В углу метро трясучего Две дамы примостилися,— Под гул, волною льющийся, Шла густо-эмигрантская Беседа на ходу… Козлов сел рядом, съежился, Газетою французскою Себя задекорировал, Чтоб откровенность русскую Своим тамбовским профилем Случайно не вспугнуть… * * *
«Ну что, Катиш, устроилась?» — «Устроилась, голубушка… С полгода я промаялась,— Фам-де-менажек опытных Хоть требуют везде, Да я с интеллигентностью Для этой специальности Не очень-то годилася… Послужишь — и ау!» «Не понимаю, душечка,— Сказала хмуро первая.— Принцессы на горошине Не в моде ведь теперь. Заставят обстоятельства Не то что мыть тарелочки, Пойдешь с интеллигентностью Гиен в зверинце стричь…» «Да я ведь и не фыркала,— Смеясь подруга молвила,— А просто по обличию Была не ко двору… При мне не поругаются, Подашь пальто, — стесняются, А гости наши, русские, Меня все в ручку чмокали Заместо чаевых… Спасибо, надоумила Знакомая корсетница: Сказала слово мудрое: „Переверни лицо!“ Была недаром, милая, Когда-то я артисткою. Вот я и приспособила Актерский свой талант. Заделалась казачкою, Простой, рабочей бабою,— Пусть тыкают, пусть выкают, Мне трижды наплевать! Французы или русские,— У всех стираю, стряпаю, Сумела на два лагеря Простецкий тон держать… Беру проценты с булочной, Мясник, сверх положения, Вчера мне чашку синюю Поднес, подлец, в презент… Хозяйка — шляпку с перышком, Хозяин — Мед Изюмович, Сует тайком духи… Устала только вдребезги,— И думаю для отдыха Махнуть на ферму русскую Стряпухою на юг… А ты, дружок, как вертишься?» — * * *
«А я с голландкой старою,— Столетней маримондою,— По всем курортам чертовым Ношусь, как метеор… Она, голландка, добрая,— У ней на попечении, На полном иждивении Четырнадцать породистых Раскормленных котов. А я при них на должности: И днем и ночью, душечка, Бессонной экономкою При них я состою. Вся до костей кошатиной Пропахла я насквозь…» * * *
Подруга только плюнула,— Да так неосмотрительно, Что журналисту русскому Попала на башмак… Но, впрочем, не заметила,— А он, привстав растерянно, Приподнял шляпу мятую И ляпнул: «Виноват!» XV
Под Новый год в час утренний Вонзился в дверь стремительно Веселый почтальон. Порылся в сумке кожаной И Львову полусонному Поднес с парижской грацией Письмо «рекомандэ»… * * *
Перед окном сереющим Львов сел на кресло дряблое, Халат свой подобрал И с полным безразличием,— С иллюзиями детскими Давно уже покончено! — Вскрыл мундштуком конверт. И вдруг оттуда — милые! — Крутясь, как птичка Божия, Слетел на коврик стоптанный Жемчужно-белый чек… Львов поднял, охнул — батюшки! Берлинское издательство, Давно уж захиревшее, Как ландыш без дождя,— Должно быть, в знак раскаянья В счет долга застарелого Прислало чек, подумайте,— На тысячу франчков… С душевным изумлением, Как пепел, с сердца хмурого Стряхнувши скептицизм, Подумал Львов оттаявший: «О Дон-Кихот пленительный, Издатель дорогой! Пред новогодним праздником Анахронизмом благостным Тургеневскую девушку В себе ты возродил… Не слыхано! Не видано!» Подай сюда историю Хоть под гарниром святочным, Читатель, разумеется, Подумает: брехня… Но чек — не привидение,— И вера в человечество Проснулась в Львове вновь, И над камином вспыхнуло В бенгальском озарении Волшебное видение: Коричневое, новое, Чудесное пальто… * * *
Но в виде дополнения Львов из конверта выудил Такое письмецо: «Сердечноуважаемый! Проездом из Швейцарии Через Париж в Голландию Жена, как с ней списался я, На днях вас посетит… Она в Париже, думаю, Два дня лишь проболтается,— Для родственников надобно Подарки ей купить,— У вас ведь цены снизились… Так вот, мой драгоценнейший, Прошу ей передать…» Какое продолжение — Всем ясно и без слов… Львов, чек свернувши в трубочку, Промолвил тихо: «Тэк-с».
Поделиться с друзьями: