Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Леонард! Я вижу Леонарда!.. Вон он, вон он… Я его вижу… Теперь выходит из Львиных ворот, бежит, весь белый от пыли… Великое событие! Великое открытие!.. Брат мой!.. Ах, упал!.. Споткнулся о камень… Боже мой!.. Подымается снова, бежит… Брат мой!.. Вот он, вот он… Гробницы… Он нашел гробницы, все свои гробницы… Слава Богу!.. Ах, что за радость, что за радость!.. Брат мой!.. Вон он! Он здесь! Он подходит! (Она спускается в комнату, бежит к двери и открывает ее.)Наконец-то! Наконец-то! Вот он входит, вон он поднимается… Наконец-то, желанная радость! Брат мой! Брат мой!

Сцена V

В первую дверь направо входит Леонард , белый от пыли, обливаясь потом. Его глаза горят на почти неузнаваемом лице. Волнение мешает ему говорить. Его выпачканные в земле руки дрожат, они покрыты сочащимися кровью царапинами. Вся комната наполняется солнечным светом.

Леонард.Сокровища, сокровища! Трупы!.. Громадное количество золота!.. Трупы все в золоте!..

Он задыхается от волнения. Бианка-Мария и Александр, тяжело дыша и охваченные тем же волнением, стоят возле него. Анна стоит одна, опершись об угол стола, она поворачивается в сторону голоса пришедшего.

Бианка-Мария (с сострадательной нежностью).Успокойся, успокойся, Леонард! Отдохни немного!.. У тебя жажда? Хочешь пить?

Леонард.Ох, да, дай мне пить! Я умираю от жажды.

Бианка-Мария подходит к столу, наполняет стакан и передает ему. Он выпивает жадно залпом.

Бианка-Мария (дрожа).Бедный брат мой!

Александр.Сядь, я прошу тебя. Отдохни немного…

Леонард (касаясь плеча Александра).Ах, почему тебя не было с нами? Почему тебя не было? Ты должен был быть там, Александр! Самое великое и самое редкое зрелище, какое когда-либо открывалось смертному взору, ослепляющее явление, неслыханные богатства, ужасающий блеск, открывшийся вдруг, словно в каком-то сверхчеловеческом сне… Я не могу передать, не могу передать, что я видел! Последовательный ряд гробниц: пятнадцать нетронутых трупов, один возле другого, на одном золотом ложе, с золотыми масками на лицах, с золотыми венками на голове, с золотыми латами на груди и всюду на их телах, по бокам у ног, — всюду обилие золотых вещей, неисчислимых, как листья, опавшие в сказочном лесу, неописуемое великолепие, чудовищное, ослепляющее сияние, самые пышные сокровища, какие смерть собирала в мрачных недрах земли в течение веков, в течение тысячелетий… Я не могу, я не в силах передать, что я видел! Ах, Александр, ты должен был быть там! Ты один мог бы рассказать…

Останавливается на мгновение, подавленный волнением. Все жадно слушают его лихорадочный рассказ.

В один миг моя душа перенеслась на века и тысячелетия, дышала ужасным сказанием, дрожала от ужаса перед далеким кровопролитием. Передо мной лежало там пятнадцать трупов, как будто они были схоронены тотчас же после казни, лишь слегка обгорев на слишком быстро погасших кострах: Агамемнон, Эвримедон, Кассандра и царская стража, словно их схоронили в обычной одежде, с оружием их, с их венцами, сосудами, драгоценностями, со всеми их богатствами… Ты помнишь, ты помнишь, Александр, это место у Гомера: «И они покоились среди сосудов и полных яствами столов, и чертоги были обрызганы кровью. И я слышал рыдающий голос дочери Кассандры, которую вероломная Клитемнестра заколола возле меня…» Одно мгновение моя душа жила этой отдаленной неистовой жизнью. Мертвые они лежали предо мной: царь царей, царевна-раба, возница и спутники, они лежали там перед моими глазами одно мгновение. И затем все они исчезли в своем безмолвии, как поднимающийся пар, как исчезающая пена, как рассеивающаяся пыль, как что-то невыразимо нежное и мгновенное. Мне чудилось, что их поглотило то же самое роковое безмолвие, которое окружало их лучистую неподвижность. Что произошло, я не в силах рассказать. На этом месте осталась одна груда драгоценностей, сокровища, не имеющие равных себе, — свидетельство всего неведомого великого царства… Ты увидишь сам, ты увидишь!

Анна (глухим голосом).Какой сон!

Александр.Какая слава! Какая слава!

Леонард.Ты увидишь золотые маски… Ах, отчего тебя не было там, со мной?.. Маски защищали лица от соприкосновения с воздухом, и поэтому они должны были сохраниться невредимыми. Один из трупов превосходил все остальные ростом и величественностью. Он был в широком золотом венце, в латах, с поясом, в золотых набедренниках, был окружен мечами, копьями, кинжалами, чашами, был усыпан бесчисленным количеством золотых дисков, разложенных вокруг тела щедрой рукой, в виде цветочного венчика, и был внушительнее полубога… Я нагнулся к нему, образ рассеялся при свете лучей, я приподнял тяжелую маску… Ах, разве я не воотчию видел лицо Агамемнона? Разве это не был царь царей? Рот был открыт, ресницы были открыты… Ты помнишь, ты помнишь у Гомера: «Когда я лежал и умирал, я протянул руки к своему мечу, но женщина с собачьими глазами удалилась и не пожелала закрыть мне глаза и уста в тот миг, когда я спускался в жилище Гадеса». Помнишь? И действительно уста у трупа были раскрыты, раскрыты были ресницы… У него был громадный лоб, украшенный круглым золотым листом, длинный и прямой нос, круглый подбородок, а когда я снял латы, мне показалось, что я вижу наследственную примету Пелопсова рода: «плечо из слоновой кости». При свете все рассеялось. Горсть праха и груда золота…

Александр (пораженный, в изумлении).Ты говоришь как человек, у которого был припадок, галлюцинации, как человек, который бредит. То, что ты сказал, невероятно… Если бы ты действительно видел то, о чем говоришь, ты перестал бы быть человеком.

Леонард.Я это видел, видел!.. А Кассандра! Как мы любили дочь Приама, эту «красу добычи»! Ты помнишь, как ты любил ее, — той же любовью, что и Аполлон. Она тебя восхищала, в своей колеснице, глухая и немая, этим своим «видом только что пойманного зверя», этим дельфийским огнем, который таился в ее языке сивиллы. Не одну ночь меня будили ее пророческие крики… Она была там передо мной, она лежала на ложе из золотых листьев, с бесчисленным количеством золотых безделушек на своей одежде, с венцом на челе, с ожерельями на шее, со множеством колец на пальцах, на груди у нее лежали золотые весы, символические весы, на которых взвешиваются судьбы людей, ее окружало бесконечное число золотых крестов, из четырех лавровых листьев, а по бокам ее, как два невинных ягненка, лежали оба ее сына, Теледам и Пелопс, покрытые тем же металлом… Вот какою я видел ее! Я стал звать тебя громким голосом, и она исчезла… А тебя не было там! Ты сам увидишь ее покрывало, коснешься ее опустевшего пояса…

Александр (в нетерпении, взволнованный).Я должен посмотреть, мне нужно бежать…

Леонард (удерживая его рукой, увлекаемый непреодолимой необходимостью продолжать говорить, передать остальным все свое лихорадочное возбуждение).Удивительные сосуды о четырех ручках, украшенные маленькими голубями, похожие на чашу Гомерова Нестора, большие бычьи головы, все из массивного серебра, с золотыми рогами, множество блях в виде цветов, листьев, насекомых, раковин, осьминогов, медуз, морских звезд, сказочные животные из золота, слоновой кости, хрусталя, сфинксы, грифы, химеры, статуэтки богов с голубями на головах, маленькие храмы с башнями и распустившими крылья голубями на их верхушках, мечи и копья с резным изображением охоты на львов и пантер на клинке, гребни из слоновой кости, браслеты, застежки, печати, жезлы, кадуцеи.

В то время как он вспоминает эти сокровища, Анна падает на стул и закрывает лицо руками, опираясь локтями о колени.

Александр (стараясь освободиться).Пусти меня, пусти — я пойду!

Леонард (вставая, в исступлении).И я с тобой! Идем!

Бианка-Мария (обнимает брата и умоляет его остаться, в это время волосы снова распускаются у нее и рассыпаются).Нет, нет, Леонард! Прошу тебя! Побудь здесь немного, отдохни немного, по крайней мере, успокойся! Ты слишком устал, ты измучился!..

Александр.А я иду, я иду!

Уходит в дверь на лестницу.

Бианка-Мария (продолжая держать брата в своих объятиях с нежностью).Ах, бедный мой брат, бедный мой брат, на кого ты похож! Обливаешься потом… Твой пот смешался с пылью… Лицо у тебя совершенно черное… А эти бедные глаза! Эти бедные глаза! Как они воспалены! Веки покраснели у тебя и распухли, словно ты проплакал целый год… Они у тебя не болят? Ах, как должны болеть твои бедные глаза! Я тебе дам воды, которую я знаю, омою, освежу их… Ты отдохнешь теперь, да? Теперь, когда твой завет исполнен… Ты покрыл себя славой, недавно, когда ты вошел, ты сиял, ты сиял сиянием всех этих сокровищ…

Прижавшись к груди брата, она почти закрывает его своими волосами. В бесконечной нежности она вытирает своими волосами ему лоб, глаза, щеки, шею, окутывает его всего своей нежностью. Леонард стоит с отчужденным видом. Необыкновенное выражение страдания и ужаса выступает на его истощенном, смертельно-бледном лице.

Позволь мне утереть тебя! Позволь мне утереть тебя! Я не в силах выразить, как я мучаюсь за тебя… Я не знаю, что я отдала бы тебе, чтобы облегчить твою усталость, успокоить твою кровь, оживить тебя: какой бы бальзам, какой бы напиток… Ах, сколько дней, сколько дней ты провел там, лицом к лицу с землей, в глубине рвов, глотая отравленную пыль, раня руки этими камнями, не зная ни отдыха, ни перерыва! Бедные руки! Исцарапаны, все в крови, с обломанными ногтями, исхудалые, сухие, как у трупа… У тебя не болят руки? Бедные руки! Я тебе дам мазь, которую я знаю, нежную, с запахом фиалок — она вылечит их очень скоро, они сделаются нежными и белыми, как прежде… Я помню, у тебя были такие прекрасные и нежные руки… Как ты дрожишь! Как ты дрожишь!