Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Шрифт:
Бианка-Мария.Это в вас, это в вас вся эта сила!..
Александр.В вас, в вас заключено все то, о чем сожалеют люди, что никогда не изведали обладания им! Когда я на вас смотрю, когда я вслушиваюсь в ритм вашего дыхания, я чувствую, что через вас открываются другие красоты, приобретаются другие блага, что может быть через вас свершаются на свете деяния, такие же светлые, как прекраснейшие грезы поэзии. Я не в силах выразить, что я испытал когда-то, когда я стоял возле вас, при первом проявлении моей любви и желания. Это было исключительное чувство, которое я могу сравнить только с пробуждением в одно утро моего далекого детства… Я вспоминаю об этом пробуждении, как о каком-то радостном рождении, как о какой-то заре, когда я родился для другой жизни, бесконечно более чистой и более сильной, и когда внезапно раскрылись надо мною сомкнутые руки судьбы. Я тогда впервые плыл от берегов Апулии к водам Греции. Это случилось в Коринфском заливе, в Салонской бухте, в гавани Итеи, где я должен был высадиться
Бианка-Мария (как бы сквозь сон).Салона! Помню: синий залив, весь изрезанный скрытыми, как внутренность раковины, бухтами, розовыми по вечерам, как раковина… В горах, изрытых пещерами, между скал, на каком-то клочке красной земли, колебалось несколько тощих колосьев, затерянных в пахучих травах. Помню, однажды вечером загорелось жниво на горе. Легкие, змеившиеся языки пламени бежали между скал с быстротой молнии. Я никогда не видела такого быстрого и такого яркого огня. Ветер приносил к нам благоухание сожженных трав. Казалось, все море наполнено благовонием дикой мяты. Тысячи испуганных соколов кружились над пожарищем, наполняя своими криками все небо.
Александр.Это было там, это было там! Я уснул на палубе, лицом к звездному небу августовской ночи. На заре, когда корабль уже бросил якорь, меня разбудил звон цепей. Вы знаете, на какое расстояние еще и теперь Парнас распространяет святость своего предания. Ваши глаза, перед которыми прошли прекраснейшие и высшие видения земли, конечно, пили этот идеальный свет, окружающий в летнее утро гору Аполлона. Все еще продолжая лежать, я видел только сказочные вершины в безмолвии бледных небес. Из портов доносилось пение петухов, проворное и зычное пение из беспрерывного зова и отклика, которое одно наполняло безмолвие высоких стен. Ах, никогда, никогда я не забуду обетов радости, которые в этом месте и в это утро давало моей новой жизни это воодушевляющее пение!..
Бианка-Мария.Да! Да! Помню…
Александр.И вот — необыкновенное настроение этого далекого утра снова овладело моей душой в тот благодатный час, когда проявилось могущество, скрытое в вас. Ваши уста были неподвижны, но я слышал, как от всей вашей крови поднималось пение, повторявшее мне эти далекие обещания. Ах, я знал, я знал! Я отлично знал, что все эти обещания рано или поздно сбудутся для меня. Поэтому я ожидал доверчиво. Я ожидал, что моя душа достигнет совершенной зрелости, чтобы в ней могла сосредоточиться высшая радость. Я всеми средствами расширял ее сознание, чтобы она умела лучше оценить всякий наиболее редкий дар. Я поил ее водою всех источников, я проливал в нее все благоухания, пропитывал всеми ароматами, чтобы в своей полноте она возможно живее могла чувствовать ненасытность своей природы. И ждал, ждал! И вот пришли вы, как вестница, появились на моем пути в то мгновение, когда я озирался кругом в недоумении, охваченный беспокойством перед замедлением, которое тянулось слишком долго. Я и прежде всматривался в вас, вслушивался в звуки вашего голоса, но в это мгновение вы показались мне каким-то новым существом, сбросившим завесу, скрывавшую вас. Прежде я смотрел на вас, не видя вас, слушал, не слыша вас. Теперь я узнал вас. Вы напоминаете мне о всех обещаниях этого далекого утра. И я не откажусь ни от одного из них, даже если бы мне пришлось силой принудить судьбу сдержать их…
Бианка-Мария (взволнованно).Молчите! Молчите! Вы говорите как пьяный!..
Александр (не сдерживая больше своего пыла).Вы необходимы мне! Вы мне необходимы! Если когда-нибудь формы, в которые я облекал свои мысли, казались вам прекрасными, если слова моей поэзии когда-нибудь казались вам утешающими, если вы когда-нибудь признавали какую-нибудь высоту за моим сознанием — я умоляю вас, умоляю вас, — не принимайте дурно необходимость, которая толкает меня к вам. В это мгновение моя жизнь похожа на реку, разлившуюся от вешних вод, наполненную деревьями подмытых ею лесов, на реку, которая бурлит в своих устьях, заваленных и запруженных избытком того, что она с собой несет. И мне кажется, что одна вы, что одна вы можете разрушить преграду: одна вы, каким-нибудь стебельком травы, каким-нибудь стебельком цветка в вашей маленькой руке…
Бианка-Мария.Не я! Не я!.. Ваши грезы ослепляют вас…
Александр.Вы, одна вы! Я уже встречал вас в мечтах, как теперь встречаю в жизни. Вы принадлежите мне, как если бы вы были моим творением, созданным моими собственными руками, одушевленным моим собственным дыханием. Ваш образ прекрасен во мне, как прекрасна во мне мысль. Когда поднимаются или опускаются ваши ресницы, мне кажется, что они бьются, как моя кровь, что тень от них проникает в глубину моего сердца…
Бианка-Мария (как бы растерянно).Молчите! Молчите! Я задыхаюсь… Ах, я не в силах более жить, я не смогу более жить!
Александр.Вы можете жить только во мне, только через меня, потому что вы уже принадлежите моей жизни, как ваш голос принадлежит вашим устам. Как долго я ждал вас! С какой верой ждал! Я не спрашиваю у вас, что вы делали в
годы, которые мы оставались друг другу чужими, скрытыми друг от друга, друг другу невидимыми, хотя мы и жили поблизости, хотя и дышали под одним и тем же небом… Я знаю, я знаю!.. Вы углубляли вашу душу тайной и красотой, вы пили поэзию из самых отдаленных источников, вы отдавались вашим грезам в сиянии наиболее высоких, свершившихся судеб. Я знаю, я знаю, что вы совершили, чтобы я мог найти в вас первородную человеческую душу в свежести вашей любви!..Бианка-Мария (растерянно).Своим дыханием вы возвышаете самое ничтожное из созданий. Я была только доброй сестрой: я всюду только окружала труженика-брата своей простой нежностью…
Александр.Но разве не жило наряду с доброй сестрой другое существо? От его дыхания тускнело золото сиракузских медалей, только что извлеченных из жесткой земли, а бессмертные отпечатки становились чистыми от теплоты его пальцев. Это существо наклонялось к ямам, где лежали ниспровергнутые статуи, освобождало их лица от безжизненной оболочки, и в сумрачной земле вдруг зажигалась перед ней светлая улыбка божественной жизни. На поле Марафонской битвы оно читало, со слезами на глазах, имена павших афинян, написанные на героической колонне, а в Дельфах разгадывало таинственную мелодию хвалебного гимна, начертанного на мраморе священного столба. Всюду, где сохранился след великих преданий или обломок прекрасных образов, в которые род избранников воплощал силы мира, — всюду проходило это существо, полное воодушевляющей грации, проникая в дали веков так же легко, как тот, кто по усеянной развалинами равнине следует за песней соловьев…
Бианка-Мария.Кто же это существо? Разве я могла бы признать, что это я? Благодаря вам все преображается! Я была лишь бессильной, рвущейся помощницей, радость и мука моего брата была моей радостью и моим мучением. Мое сердце дрожало, когда дрожало его сердце…
Александр.Ах, какая Тайна и какая Красота не отразились на вас? И вы, и вы, как Кассандра, прах и драгоценности которой вы собираете, и вы переступили порог Скейских ворот. Сквозь последовательные слои развалин семи городов ваши глаза различали следы рокового пожара, предсказанного неутомимым голосом той, которая теперь уже молчит, здесь, в вашей тени. Разве не через вас исчезла погрешность времени? Разве не уничтожены вами дали веков? Было неизбежно, чтобы в живом и возлюбленном создании я нашел, наконец, это единство жизни, к которому направлены порывы моего творчества. Вы одна обладаете божественною тайной. Когда вы берете вашей рукой венец, украшавший чело прорицательницы, мне чудится, что это ваше движение вызывает древнюю душу, и идеальное воскресение, кажется, возвеличивает такое простое действие. Власть пробуждать, которую сами вы не сознаете, таится в вас. Самого простого из ваших движений достаточно, чтобы открыть мне истину, которой я не знал. А любовь подобна сознанию: она сияет соразмерно с истинами, которые она открывает… Скажите же мне, скажите, что вам кажется более святым, чем это, и более достойным сохранения и возвышения над всякой помехой и над всякой преградой.
Бианка-Мария (обессилев).Нет, нет… Вы опьянены самим собой. То, что вы видите во мне, существует только в ваших зрачках… Ваши слова создают из ничего тот образ, который вы хотите любить. Это — вы, это — вы одарены всяким могуществом…
Александр.Но к чему оно? К чему? Все это могущество, скрытое во мне, осталось бы скованным, исчезло бы в тысяче внутренних водоворотов, если бы божественная страстность, скрытая в вас, не привлекла его к проявлению в формах и движениях радости. Радости, радости я прошу у вас! В тот день, когда я принес вам цветы, на вашем лице выступали следы слез, но вокруг вас, в солнечных лучах, ваши нетерпеливые волосы дышали радостью. Необходимо, чтобы я стал свободным и счастливым в истине вашей любви, чтобы найти, наконец, вечное созвучие, которого ждал не один! Вы мне нужны, вы мне нужны!
Бианка-Мария (собираясь с силами).Так скажите, скажите: что вы хотите сделать? Что вы хотите сделать со мной, с теми, кого я люблю, кого вы любите? Скажите!
Молчание.
Александр.Пусть свершается неизбежное…
Бианка-Мария.А страдание? А страдание? Разве вы не чувствуете, что целая туча скорби повисла над нашими головами, сгущается и давит нас? Неужели вы не чувствуете, что дорогие, близкие души страдают от предчувствия ошибки или от страха перед несчастием, бороться с которым у них нет сил? Только что вам вспомнились мои слезы… Ах, если бы я могла рассказать вам всю тревогу этого дня! Если бы я могла открыть вам свое сострадание и свой ужас! Она знала, она знала. Я чувствовала, что она знает. Своими живыми руками — ах, слишком живыми! — она перебирала мою душу, как перебирают наиболее скрытые складки платья. Какое невыразимое мучение! Моя тайна была в ее руках, и она раскрывала ее, как раскрывают лепестки срезанной розы. И наряду с ее отчаянием я чувствовала в ней — я не знаю, какую нежность, я чувствовала, что ее сердце то сжималось, как кольцо, то раскрывалось, как чаша, — что вся она мучительно стремилась к жизни… (Молчание.)