Том 2. Стихотворения 1850-1873

"Впросонках слышу я — и не могу…"

Впросонках слышу я — и не могу^* Вообразить такое сочетанье, А слышу свист полозьев на снегу И ласточки весенней щебетанье.

Черное море *

Пятнадцать лет с тех пор минуло, Прошел событий целый ряд, Но вера нас не обманула, И севастопольского гула Последний слышим мы раскат. Удар последний и громовый, Он грянул вдруг, животворя, Последнее в борьбе суровой Теперь лишь высказано слово, То слово Русского Царя. И все, что было так недавно Враждой воздвигнуто слепой, Так нагло, так самоуправно — Пред честностью Его державной Все рушилось само собой. И вот — «свободная стихия», — Сказал бы наш поэт родной^*, — Шумишь ты, как во дни былые, «И катишь волны голубые, И блещешь гордою красой!..» Пятнадцать лет тебя держало Насилье в западном плену, Ты не сдавалась и роптала, Но час пробил — насилье пало: Оно пошло, как ключ, ко дну. Опять зовет и к делу нудит Родную Русь твоя волна, И к распре той, что Бог рассудит, Великий Севастополь будит От заколдованного сна. И то, что ты во время оно От бранных скрыла непогод В свое сочувственное лоно, Отдашь ты нам, и без урона — Бессмертный черноморский флот. Да в сердце русского народа Святиться будет этот день, Он — наша внешняя свобода, Он Петропавловского свода^* Осветит гробовую сень…

Ватиканская годовщина *

   Был день суда и осужденья — Тот роковой, бесповоротный день,    Когда — для вящего паденья — На высшую вознесся он ступень —    И Божьим промыслом теснимый, И загнанный на эту высоту,    Своей ногой непогрешимой В бездонную шагнул он пустоту —    Когда, чужим страстям послушный, Игралище и жертва темных сил,    Так богохульно-добродушно Он божеством себя провозгласил…    О новом бого-человеке Вдруг притча создалась — и в мир вошла,    И святотатственной опеке Христова Церковь предана была.    О, сколько смуты и волнений С тех пор воздвиг непогрешимый тот,    И как под бурей этих прений Кощунство зреет и соблазн растет.    В испуге ищут правду Божью, Очнувшись вдруг, все эти племена,    И как тысячелетней ложью Она, для них, вконец отравлена.    И одолеть они не в силах Отравы той, что в жилах их течет,    В их самых сокровенных жилах, И долго будет течь — и где исход?.. · · ·    Но нет, как ни борись упрямо, Уступит ложь, рассеется мечта —    И ватиканский далай-лама Не призван быть наместником Христа.

"От жизни той, что бушевала здесь…"

От жизни той, что бушевала здесь,^* От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь… Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят, — и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих — лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.

"Враг отрицательности узкой…"

Враг отрицательности узкой, ^* Всегда он в уровень шел с веком: Он в человечестве был русской, В науке был он человеком.

Памяти М. К. Политковской *

Elle a été douce devant la mort [9]

9

Она была кроткой перед лицом смерти (фр.).

Многозначительное слово Тобою оправдалось вновь: В крушении всего земного Была ты — кротость и любовь. В самом преддверье тьмы могильной Не оскудел в последний час Твоей души любвеобильной Неисчерпаемый запас… И та же любящая сила, С какой, себе не изменя, Ты до конца переносила Весь жизни труд, всю злобу дня, — Та ж торжествующая сила Благоволенья и любви, Не отступив, приосенила Часы последние твои. И ты, смиренна и послушна, Все страхи смерти победив, Навстречу ей шла благодушно, Как на отеческий призыв. О, сколько душ, тебя любивших, О, сколько родственных сердец — Сердец, твоею жизнью живших, Твой ранний поразит конец. Я поздно встретился с тобою На жизненном моем пути, Но с задушевною тоскою Я говорю тебе: прости. В наш век отчаянных сомнений, В наш век, неверием больной, Когда все гуще сходят тени На одичалый мир земной, — О, если в страшном раздвоенье, В котором жить нам суждено, — Еще одно есть откровенье, Есть уцелевшее звено С великой тайною загробной, Так это — видим, верим мы — Исход души, тебе подобной, Ее исход из нашей тьмы…

"День православного Востока…"

День православного Востока,^* Святись, святись, великий день, Разлей свой благовест широко И всю Россию им одень. Но и Святой Руси пределом Его призыва не стесняй, Пусть слышен будет в мире целом, Пускай он льется через край, Своею дальнею волною И ту долину захватя, Где бъется с немощию злою Мое родимое дитя, Тот светлый край, куда в изгнанье Она судьбой увлечена, Где неба южного дыханье Как врачество лишь пьет она. О, дай болящей исцеленье, Отрадой в душу ей повей, Чтобы в Христово воскресенье Всецело жизнь воскресла в ней…

"Чертог твой, спаситель, я вижу украшен…"

Чертог Твой, Спаситель, я вижу украшен,^* Но одежд не имею, да вниду в него.

"Как бестолковы числа эти…"

   Как бестолковы числа эти^*,    Какой сумбур в календаре;    Теперь зима уж на дворе, А мне вот довелось во всем ее расцвете,    В ее прелестнейшей поре, Приветствовать Весну лишь в позднем ноябре.

"Мир и согласье между нас…"

Мир и согласье между нас^* Сказались с первого же дня, — Поздравим же, перекрестясь, Тебя со мной — с тобой меня.

"Тут целый мир…"

Тут целый мир, живой, разнообразный^*, Волшебных звуков и волшебных снов, — О, этот мир, так молодо-прекрасный, —    Он сто́ит тысячи миров.

Наполеон III *

   И ты свершил свой подвиг роковой,    Великих сил двусмысленный наследник,         Муж не судеб, а муж случайности слепой,       Ты сфинкс, разгаданный и пошлою толпой,       Но правды Божьей, не земной,       Неотразимый проповедник,       Ты миру доказал на деле,    Как шатко все, в чем этой правды нет:         Ты, целых двадцать бурных лет       Мир волновавший — и без цели,            Ты много в мире лжи посеял,          И много бурь ты возрастил,               И уцелевшего рассеял,               И собранного расточил!       Народ, взложивший на тебя венец,       Ты ложью развратил и погубил вконец;          И, верный своему призванью,       Оторопевший мир, игрой своей смутя,               Как неразумное дитя,       Ты предал долгому шатанью.       Спасенья нет в насилье и во лжи,       Как ни орудуй ими смело,       Для человеческой души,       Для человеческого дела.    Знай, торжествующий, кто б ныне ни был он,       Во всеоружии насилья и обмана,    Придет и твой черед, и поздно или рано,       Ты ими ж будешь побежден!         Но в искупленье темных дел       Ты миру завещал один урок великий:         Да вразумятся им народы и владыки       И всякий, кто б тебе соревновать хотел; —         Лишь там, лишь в той семье народной,       Где с властью высшею живая связь слышна,            И где она закреплена    Взаимной верою и совестью свободной,       Где святы все ее условья,       И ей народ одушевлен —    Стоит ли у престола он       Иль бодрствует у изголовья       Одра, где царский сын лежал^*,       И весь народ еще недавно       Тот одр болезни окружал       Своей молитвой православной, —    О, тут измене места нет,         Ни разновидным ухищреньям,       И крайне жалок был бы тот,            Кто б этот оскорбил народ          Иль клеветой, иль подозреньем.

"Хотел бы я, чтобы в своей могиле…"

Хотел бы я, чтобы в своей могиле^*, Как нынче на своей кушетке, я лежал. Века бы за веками проходили, И я бы вас всю вечность слушал и молчал.

"Тебе, болящая в далекой стороне…"

Тебе, болящая в далекой стороне^*, Болящему и страждущему мне Пришло на мысль отправить этот стих, Чтобы с веселым плеском волн морских Взлетело бы тебе в окно, Далекий отголосок вод родных, И слово русское хоть на одно мгновенье Прервало для тебя волн средиземных пенье, Из той среды далеко не чужой, Которой ты была любовью и душой, Где и поднесь с усиленным вниманьем Следят твою болезнь сердечным состраданьем, Будь ближе, чем когда, душе твоей присущ Добрейший из людей, чистейшая из душ, Твой милый, добрый, незабвенный муж! Душа, с которою твоя была слита, Хранившая тебя от всех соблазнов зла; С которой заодно всю жизнь ты перешла, Свершая честно трудный подвиг твой Примерно-христианскою вдовой! Привет еще тебе от тени той, Обоим нам и милой, и святой, Которая так мало здесь гостила, Страдала храбро так — и горячо любила, Ушла стремглав из сей юдоли слез, Где ей, увы! — ничто не удалось — По долгой, тяжкой, истомительной борьбе Прощая все и людям, и судьбе. И свой родимый край так пламенно любила, Что, хоть она и воин не была, Но жизнь свою отчизне принесла; Вовремя с нею не могла расстаться, Когда б иная жизнь спасти ее могла!

"Британский леопард…"

   Британский леопард^*    За что на нас сердит?    И машет все хвостом,    И гневно так рычит?    Откуда поднялась внезапная тревога    Чем провинились мы?    Тем, что, в глуби зашед    Степи средиазийской,    Наш северный медведь —    Земляк наш всероссийский — От права своего не хочет отказаться Себя оборонять, подчас и огрызаться    В угоду же друзьям своим    Не хочет перед миром Каким-то быть отшельником-факиром; И миру показать и всем воочию́,    Всем гадинам степным    На снедь предать всю плоть свою.    Нет, этому не быть! — и поднял лапу… Вот этим леопард и был так рассержен.    «Ах, грубиян! Ах, он нахал! —    Наш лев сердито зарычал. — Как, он, простой медведь, и хочет защищаться В присутствии моем, и лапу поднимать,    И даже огрызаться!    Пожалуй, это дойдет до того, Что он вообразит, что есть <и> у него    Такие же права,    Как у меня, сиятельного льва… Нельзя же допустить такого баловства!»