Том 2. Стихотворения 1917-1920

9

Жарко Прову от «припевки», Мужики кругом галдят. Зарумяненные девки На солдатиков глядят. Дуньки, Груньки, Таньки, Маньки На солдатиков глядят. «Эвон, как шагает браво!» «Тра-та-та-та! Тра-та-та!» «Все парнишки наши, право, Перед ними – мелкота». Дуньки, Груньки, Таньки, Маньки, Ваши парни – мелкота. От обиды и задора У парней глаза горят: «Что ж боялись мы набора?» «Дураки мы», – говорят. Федьки, Петьки, Гришки, Тришки: «Дураки мы», – говорят. «Призовут пусть всех нас сразу, Так не станем мы тужить. Все пойдем мы без отказу В Красной Армии служить!» Федьки, Петьки, Гришки, Тришки Будут в армии служить!

Проводы *

Красноармейская песня

Как родная мать меня Провожала, Как тут вся моя родня Набежала: «А куда ж ты, паренек? А куда ты? Не ходил бы ты, Ванек, Да в солдаты! В Красной Армии штыки. Чай, найдутся. Без тебя большевики Обойдутся. Поневоле ты идешь? Аль с охоты? Ваня, Ваня, пропадешь Ни за что ты. Мать, страдая по тебе, Поседела, Эвон в поле и в избе Сколько дела! Как дела теперь пошли: Любо-мило! Сколько сразу нам земли Привалило! Утеснений прежних нет И в помине. Лучше б ты женился, свет, На Арине. С молодой бы жил женой, Не ленился!» Тут я матери родной Поклонился. Поклонился всей родне У порога: «Не скулите вы по мне Ради бога. Будь такие все, как вы, Ротозеи, Что б осталось от Москвы, От Расеи? Все пошло б на старый лад, На недолю. Взяли б вновь от нас назад Землю, волю; Сел бы барин на земле Злым Малютой. Мы б завыли в кабале Самой лютой. А иду я не на пляс – На пирушку, Покидаючи на вас Мать-старушку: С Красной Армией пойду Я походом, Смертный бой я поведу С барским сбродом, Что с попом, что с кулаком – Вся беседа: В брюхо толстое штыком Мироеда! Не сдаешься? Помирай, Шут с тобою! Будет нам милее рай, Взятый с бою, – Не кровавый, пьяный рай Мироедский, – Русь родная, вольный край, Край советский!»

1919

Мужики *

Повесть

I

Как у деда у Нефеда Развеселый пир-беседа. Но не с пива, не с вина Бабка Фроловна пьяна, Ходит легче молодицы: «Сын приехал из столицы! Уезжал совсем мальцом, А вернулся молодцом; Стало быть, живет – не тужит, На заводе где-то служит, Коль берег себя, не пил, То-то денег прикопил!» Мать Петрухою гордится, На сынка не наглядится, А у сына для гостей Ворох питерских вестей. Мужикам те вести внове. Откровенье – в каждом слове. «Питер, значит, не тае?» «Про довольное житье Всех фабричных, значит, враки?» «Голодают как собаки?» «А ведь царь недалеко. Бить челом ему легко: Мы-де, бедные людишки, Жены наши и детишки, Обездолены вконец. Помоги нам, царь-отец. Огради нас от несчастья, От лихого самовластья Душегубов-богачей И чиновных палачей».

II

Как прорвало тут Петруху, На царя понес поруху! «Раскусили мы царя В день девятый января. Шли к нему мы с челобитьем, А ушли с кровопролитьем: Царь-отец перед дворцом Угостил народ свинцом. Как царя мы раскусили, Так уж больше не просили. Стала правда всем видна: Революция одна Даст рабочему народу Настоящую свободу. Потому-то больше году, Где фабричный есть народ, Шел такой коловорот. Много было грому-шуму. Царь со страху дал нам Думу. Только Дума – ерунда: Понасадят бар туда, Проведут нас так, что любо, И начнут давить сугубо. Дума первая – сплыла: Не покладиста была. То же – с Думою повторной. Третья – быть должна покорной. Люд фабричный бунтовал – Он не Думу добывал. Эх, не то бы мы имели, Если б власть мы взять сумели. Вот бы как пошли дела, Да деревня подвела: Где – ворчала, где – молчала… А ведь как пошло сначала: Забастовок крупных две, Да восстание в Москве, Бунт громаднейший во флоте… Если б в эти дни в пехоте Не нашлося простецов – Под командой подлецов – Вызволять царя с дворянством, Так рабочий люд с крестьянством Нынче, взявши в руки власть, Не попали б в волчью пасть. Не стонали б от поборов, От судебных приговоров, От расправы палачей; Все проплаканных очей Не склоняли бы к газете, Чтоб узнать, что на рассвете В десяти местах зараз Царский выполнен приказ: Прокурор с судейской справкой, Поп с крестом, палач с удавкой Да тюремный караул Весь «законный» артикул Совершили хладнокровно, Утоптали землю ровно Над десятком мертвых тел Тех, кто пал за наш удел, И, устало жмуря очи, Разошлись… до новой ночи!

III

Доскажу вам до конца: Рад я видеть мать, отца, Дом родной, родное поле, – Не по доброй все же воле Я вернулся в дом родной: Следопыты шли за мной; Не пустись я на уловки, Не уйти бы от веревки. Дома малость посижу, Ну, а дальше… погляжу. Ненадолго время злое. Как припомню я былое, Так смелей гляжу вперед: Поумнеет весь народ Да всей силою как двинет, – Сразу петлю с шеи скинет. И посмотрим: где тогда Сядут царь и господа?! А пока такое дело: Как бы сердце ни болело, Как бы там ни горевать, – Правды нечего скрывать, – Снова в силе супостаты, Верно служат им солдаты, А рабочие везде В крепкой держатся узде. Вот, сказал вам, как из книжки. Ну, а ваши как делишки, Вы как сводите концы, Расскажите мне, отцы!»

IV

Осушивши все бутылки, Мужики скребли затылки. «Ай да парень!» «Вот душа!» «Жаль: приехал без гроша». Заскулила мать-старуха: «Правду ль бают-то, Петруха? Как же так… насчет деньжат? Аль на книжечке лежат?» Крякнул дед Нефед: «Ка-кое! Слышь, оставь сынка в покое. Пристаешь, как банный лист. Сам сказал ведь: си-ци-лист!.. Намолол тут всякой чуши, Не слыхали б наши уши! „Революцея!“ – „Борьба!“ „Мы-ста все захватим в мире!“ Расставляй карманы шире! Эх ты, горькая судьба! Век не выпрямить горба, Я-то ждал его, злодея: Сын вернется – вся надея. Вот… вернулся… голытьба, На отцовские хлеба! Чуть не выслан по этапу. На рожон не при с нахрапу! Да не лезь, куда не след!!» Забранился крепко дед, Почернел совсем со злости. Баба – выть. Смутились гости И под брань, и плач, и гам – Поскорее по домам. Надо жить не без оглядки, Было это все, ребятки, Речь про что я здесь веду, В девятьсот седьмом году. Власть господская крепчала, А деревня все молчала, Даже носом не шмыгнет, Кабалу, господский гнет Выносила безответно.

V

Дед Нефед слабел заметно. Для работы стал негож, Все кряхтел, старуха – тож, Терла спиртом поясницу. Не вернулся сын в столицу: Перешел, забыв завод, На крестьянский обиход. Все хозяйство ждет заплаток. Петр, чтоб дней своих остаток Не страдали старики, Подряжался в батраки. Обзаведшись женкой бойкой, Занялся домашней стройкой, Денег малость призанял, Лошадь старую сменял На рабочую пегашку, Лес расчистил под запашку И пошел худой, босой Над убогой полосой. Петра сеял, женка жала, Каждый год детей рожала, Дети мерли в свой черед. Словом, дело шло вперед. Жил наш Петр, как все обычно, Неприглядно, горемычно, В доле нищенской, в труде, В вечных думах о еде, О погоде, недороде… В горе – вспомнит о заводе. На заводе – жизнь не та. Что деревня? Темнота. Все в свои забились норы. Чуть сойдутся – ругань, споры, Склока вечная, разлад. А кулак тому и рад. Поведет лукавым оком, И казенка ж тут, под боком, Штука, значит, не хитра: «Ставлю, братцы, полведра!» Голытьбе гулящей сходно: Делай с нею, что угодно. Шибанула водка в нос, Глядь, и пропили покос, Зачумели с перепою: «Петр… Не пьешь?.. И шут с тобою… Тоже брезгает… дерьмо!» «Сами лезете в ярмо!» А кулак шипит уж рядом, Ест Петра свирепым взглядом: «Ты – тово… уйми язык!.. Все от дури не отвык? Знаю, что ты есть за птица… Тут тебе, брат, не столица!»

VI

Ходит Петра сам не свой, Со свинцовой головой. Женку словом не обидит, А заснет… столицу видит И завод… завод… завод… У станков все свой народ, В сальных блузах, потный, черный. Шум веселый… Смех задорный… «Петя!» – «Что?» – «Листок. Смотри: Забастовка… ровно в три. Где ты был? Куда ты сгинул? На пять лет друзей покинул. А у нас теперь – гляди! То ли будет впереди?!» Петр, проснувшись, смотрит дико: «Питер… вот он, вот… гляди-ко!» Женка в слезы: «Свят-свят-свят! Старики, Петруша, спят… Тише… На, глотни водицы… Жить не можешь без столицы!»

VII

Свет учения – не свет, Коль к нему дороги нет. Мужику она закрыта: – Хрюкай, дурень, у корыта! Царь щетинку соберет, Всю со шкуркою сдерет. Царь статьею жил доходной, Темнотою жил народной. Чтоб держалась темнота, Помогали «три кита», Три кита весьма известных, Деревенски-повсеместных. Три кита звалися так: Школа, церковь и кабак. В царской школе всей науки Буки-аз и аз да буки, Да молитва за царя Под басок пономаря. В церкви – брех поповский: «Детки, Надо жить, как жили предки, Мудрость велию беря Из житий и псалтиря; Пусть богач считает куши, Вы ж спасайте ваши души; За земные скорби всех Ждет вас мзда… на небесех!» Врут патлатые с амвона, У самих в душе маммона. Говорить ли про кабак, Про кабацкий пьяный мрак? Голь в сивухе горе топит, А казна доходы копит, Люд нищает – не беда: Хлеб с мякиной – тож еда. Наглотайся – брюхо вспучит. Вот как царь деревню учит: Бе-а-ба да дважды два… Едет по морю Бова… Солнце по небу гуляет… Сзади месяц ковыляет… Села баба на кота… Держат землю три кита. Для деревни книга – чудо, Начитайся – будет худо: Все мозги свихнутся вмиг. Ересь всякая от книг.

VIII

Все, что деется на свете, Можно вычитать в газете, Но с газетами ж опять: Мужику ли все понять Без начальственной указки? Чтобы не было опаски, Что мозги он повредит, За него начальство бдит И в деревню шлет газету, «Сельский вестник» – лучше нету! Все в нем просто, без затей: Лик царя, его детей, Житие очередное, «Мореплаванье» (при Ное!), «Ипостась богоотца», «Для чего нужна овца», Речь Кронштадтского Ивана [4] (Яд поповского дурмана!), Полицейский протокол, «Что такое частокол» (Ограждение владенья!), «Избегайте объяденья» (Мужикам совет как раз: «Объедалися» у нас!), «Заговор жидовской бунды», «Меры против вредной штунды», «Грех содомский и хлысты», «Православные посты», «Царь иль Дума?» (К черту Думу! Ни запросов бы, ни шуму!), «Как эсдеков обуздать?» (Власть железную создать!), «Забастовка иль измена?» Думский день – «Макаров – Лена», «Бунтарям пустили кровь», «Было так, и будет вновь!» [5]

4

Иван Кронштадтский – кронштадтский поп Иван Сергиев (1829–1908), впоследствии член «святейшего» синода. В 90-х годах, мороча темный народ, прослыл чудотворцем. Мракобесы, святоши, ханжи и изуверы, а главным образом темные дельцы православной церкви способствовали распространению его славы, пуская лживые слухи и печатая фальсифицированные документы о его святости. К этому «святому» стекались огромные суммы пожертвований, которые безотчетно расходовались проходимцами и аферистами в рясах и в казенных мундирах. Изуверская секта сгруппировавшихся около него иоаннитов и иоанниток проповедовала, будто Иван Кронштадтский – сын бога на земле и в него воплотился «сам Иисус Христос». Иван Кронштадтский и иоанниты были ярыми черносотенниками, остервенелыми врагами революции, были националофобами и ярыми защитниками монархизма.

5

Макаров – Лена и последние строки. – Ленский расстрел забастовавших рабочих на приисках Ленского золотопромышленного товарищества в 1912 году. Министром внутренних дел Макаровым на запрос с.-д. фракции Государственной думы по поводу расстрела было отвечено: «так было, так будет».

IX

Петра бате сено косит, У попа газетку просит; «Вестник» Петра стал читать, Да на ус себе мотать. «Чтой-то в Питере творится! Больно «Вестник» уж ярится: «Время сбить рабочим прыть: Надо „Правду“ их закрыть». Петр письмо составил срочно. Адресочек вывел точно: «Питер. Правда». – Чай, дойдет? – Три рубля в конверт кладет. С нетерпеньем ждет ответа. Месяц ждал. Пришла газета. Раз пришла, а больше – нет. Почему? Петру ответ Вскоре дан был очень ясный. От волненья потный, красный, Мироед и живодер – К Петре староста припер. «Подавай сюда газету!» «„Вестник“, что ли?» «Нет, не эту! Чтоб ты, вражий сын, подох! Кто мутит, а мне – подвох. Земский дал такую взбучку. Да, брат, выкинул ты штучку! Подавай-ка „Правду“, что ль!» «Есть такая. Вот, изволь. Жаль: прочтешь – и околеешь! Ладно. После пожалеешь!»