Том 2. Стихотворения 1917-1920
Шрифт:
X
Ходит Петра веселей. Стала жизнь ему милей, – «Правда» душу воскресила: «Крепнет снова наша сила! Пролетарий городской, Люд фабрично-заводской, Вот они, богатыри-то! Снова в бой идут открыто. Женка, что я те скажу: Зря в деревне я сижу!» Женка взвыла: «Знамо дело, Что со мною надоело. Вспомнил, верно, прежних краль? Уходи, проклятый враль!» «Что ты, Груша! Эка, право, Ну, подумала бы здраво, Чем корить меня гульбой. Не один уйду – с тобой, Не на гульбище – на дело. Время, стало быть, приспело. Что нас держит тут, скажи? С полосы три меры ржи? Три куренка? Лошаденка? Как живем мы: что поденка. Где-то там борьба кипит, Мы же – спим. Деревня – спит. (Петра был неправ, конечно.) Да, деревня спит запечно. Улучшать ее житье Кто-то должен за нее. Не дошла она до смысла, Вся протухла и прокисла, Ходит, словно как в чаду, Весь свой век на поводу. Повод чей? Кулацкий, барский! Дух
XI
Груша хлопала глазами, Заливалася слезами И стояла на своем: «Никуда мы не уйдем! Блажь тобою овладела. Жили ж как-то мы с надела, Дальше тоже проживем. Как же нам уйти вдвоем? Стариков мы как оставим? На весь век себя ославим. Долго ль им осталось жить? Пусть помрут, – пойдем служить, Бунтовать иль как там хочешь. Может, зря ты все хлопочешь О других, не о себе. Худо, что ль, в своей избе? Свой-то угол все милее, И уютней, и теплее. И на кой, скажи, нам лих Распинаться за других? Кто в беде, а мы в ответе. Аль умней мы всех на свете? Аль все наши мужики Уж такие дураки? Все, Петруша, в божьей власти. Терпим всякие напасти. Бог терпел и нам велел». Бедный Петр не спал, не ел. Жизнью бредил все иною. Нелады пошли с женою. Год-другой шли нелады До… негаданной беды, До негаданной, нежданной. Что над Русью бесталанной Разразилась, точно гром. Грянул гром и над Петром. Плакал дед и мать больная, Груша выла, как шальная, Билась оземь головой. «Брось. Авось вернусь живой!» Не терял Петруха духу. Утешал отца, старуху, Ободрял, как мог, жену. Петру взяли на войну! XII
Левой, правой! Левой, правой! Генерал Самсонов бравый Войско царское ведет, Уж он немцам накладет. Шла несчастная пехота Чрез Мазурские болота, Шла без плану, наугад, Не вернулася назад. Гинденбург, ударив е тылу, Сразу сбавил нашим пылу. Сам Самсонов на коне Очутился в западне. От царевой всей пехоты Не осталось целой роты. Крики, стоны, смерть кругом. «Мы дралися со врагом!» Царь с царицей православной, Получив из ставки главной Донесенье-бюллетень: «Неудачный, дескать, день», – Фронт утешили депешей: Силы конной-де и пешей На Руси – не занимать. Надо снова нажимать! О Петре не стало слуха. Был – и нет: пропал, как муха. Рядовой нестроевой Петр Костров, мастеровой. От мазурского похода Так, примерно, чрез полгода Известил наш Петр жену, Что у немцев он в плену. XIII
Много наших в плен попало, Да назад вернулось мало, Выпив горюшка втройне В чужедальней стороне. Про великие их муки В годы горестной разлуки С Русью рабской, но родной, С дряхлой матерью, с женой, С неразумной детворою, С братом, с любящей сестрою, С другом сердца своего – Не скажу я ничего. Я не смею, не умею, Слов таких я не имею, В коих вся бы, вся до дна Братской скорби глубина Озарилась ярким светом. Может быть, друзья, об этом Через год иль через два Мной напишется глава Или целая поэма, Но теперь иная тема Овладела мной сполна – Наша новая война С мироедской барской сворой, Ради прибыли которой Наши братья-бедняки, Люд фабричный, мужики, Шли на бой в чужие страны, Принимали смерть и раны И годину не одну Горько маялись в плену. XIV
Петр Костров в плену томится. Кто над пленным не глумится? Немец – враг, куда ни шло. Но куда как тяжело Было слышать брань надменных Англичан, французов пленных, Видеть их брезгливый взгляд И глотать насмешек яд. Все они – одеты, сыты, Дома, видно, не забыты, – Присылают им всего. А у наших – ничего. Ешь «союзничьи» объедки. Письма из дому так редки. Пишут скупо: то да се, Живы, дескать, вот и все. Год прошел, второй на смену, Все конца не видно плену. Третий год – второму вслед. Враг пьянеет от побед. Перед пленными кичится: В двери, дескать, мир стучится, Мир такой, что ой-ой-ой: Под немецкою пятой Все враги, мол, будут вскоре, – И на суше и на море, Всюду немцы верх берут. На Руси-де люди мрут От разрухи, голодухи, И уже, мол, ходят слухи, Что российский властелин Шлет послов своих в Берлин: Чтоб снасти свою корону Просит, дескать, царь пардону. Дальше – больше. Сразу – бух: Объявился новый слух: – На Руси царя уж нету. Власть вручили комитету Из каких-то там господ. Господа-де – «за народ»; Подновив его оковы, Продолжать войну готовы Против немца-подлеца До победного конца. XV
Петр Костров в плену томится, Снег в четвертый раз валится В чужедальней стороне. Не видать конца войне. О
России слух на слухе: В общей, дескать, заварухе Взяли верх большевики, – К ним примкнули все полки. Русский фронт, что паутина, – Едет Кюльман из Берлина, Наши тож ему навстречь, Чтоб вести о мире речь; Месяц-два толкуют в Бресте, Дело – все на том же месте; Мир, война ли – не понять; Немцев речью не пронять, Благо, Русь без обороны, – Снова прусские бароны Войско двинули вперед, – Кто что хочет, то берет. Хлеб увозят и скотину, Грабят Псков и Украину, Эстов, финнов, латышей… Привалило барышей! XVI
Петр Костров в плену томится, Всей душой домой стремится, Почернел и спал с лица. А неволе нет конца. Наши пленные тоскуют И невесть о чем толкуют, Этот – слово, этот – два, Крепнет темная молва, Несуразные догадки Про российские порядки: «Что ни яма, то Совет, А до пленных дела нет!» «Пожалели б хоть для вида!» На душе росла обида. И сжимались кулаки: «Вот они, большевики!» «Все мы, братцы, ходим в шорах, – Петр Костров пытался в спорах Урезонить земляков, – Что ж бранить большевиков? Ничего нам неизвестно, Разберемся после честно, Как вернемся все домой, Кто предатель наш прямой. Те ль, кто, правя Русью ране, Парил нас в кровавой бане, Или те, что в этот час Кровь, быть может, льют за нас? Что ж Советы зря нам славить? Трудно сразу все поправить: Чтоб домашний кончить спор И Вильгельму дать отпор. Все ж отпор был, знать, немалый, – Караул наш ходит шалый: Почему-то даже здесь С офицеров спала спесь. На немецкого солдата Уж надежда плоховата; Люд простой открыл глаза, Чую, близится гроза!» XVII
Без указу, без приказу Заварилась каша сразу! Закричали немцы – гох! Шум… пальба… переполох… Без царей – Берлин и Вена! Наши хлынули из плена: «Революция, ха-ха, Право, штука не плоха!» «Кувырнула все в два счета!» «Большевистская работа!» Где в вагоне, где пешком, Кто с корзиной, кто с мешком, Обрядясь во что попало, В шаль, в рогожу, в одеяло, В кофту рваную, в платок, – Все слились в один поток. XVIII
Пленных грусть взяла сначала, Как их родина встречала. Даже добрая Москва Накормила их едва. Тем кормила, что имела, – Приютила и одела, Дав иному сапоги С барской, видимо, ноги, А другому так, обноски… Всем – табак и папироски, Денег малость на завод. Бедный мы теперь народ! Где ни кинься – недохватки, Проедаем все остатки. А остатки-то – увы! – Всем известно, каковы: Что народными трудами Накоплялося годами, Царь ухлопал на войну. Обобравши всю страну, Богачи не горевали, Знай, карманы набивали, Им – воюй хоть сотню лет; Мы ж несем теперь ответ За чужое дармоедство: От былых господ в наследство Получили мы дыру. Прежде жили не в жиру, А теперь того похуже, Что ни день, нужда все туже, Но, барахтаяся в ней, Все же ждем мы светлых дней Пусть враги шипят злорадно, Дескать, все у нас неладно, – Дескать, как мы ни вертись, Нам без них не обойтись: С подлой робостью старинной К господам придем с повинной, Разобьем пред ними лбы, Их покорные рабы, – Проявив покорства знаки, Как голодные собаки, Будем выть на все лады, Чтоб спасли нас от беды, От беды – лихой напасти Наши «праведные власти», Вновь на шею севши нам, Распрасукиным сынам! XIX
Так враги шипят ехидно. Там, что будет – будет видно. Трудно нам – чего трудней! Наша воля с первых дней Вражьи встретила рогатки. Мы еще кровавой схватки Не окончили с врагом: Мироеды нас кругом Осаждают силой темной, Ратью сбродною, наемной, Состоящей из бойцов – Дураков иль подлецов. То – враги в открытом поле. Но средь нас еще их боле: Сволочь, где ни посмотри. Червь нас точит изнутри. Эту гнусную заразу Трудно, братцы, выгнать сразу: Болью старою больна Наша бедная страна. То, что портилось веками, Нынче голыми руками Нам исправить в краткий срок – Трудный все-таки урок. И нужны не год, а годы, Чтобы сладкий плод свободы, Крепкий, сочный, зрелый плод, Наконец, вкусил народ. XX
Петр в Москве не засиделся, Ко всему он пригляделся И усвоил дело вмиг. Прихватив газет и книг, Петр Костров в деревню едет, Всю дорогу ею бредит: «Не узнать, поди, ее! Вот когда пошло житье!» Разговор идет в вагоне: «Жизнь какая, братец, ноне? „Откровение“ прочти; Сходство полное почти. Комиссар у нас-то выкрест. Говорят, пришел Антихрист». «Где?» – «В Москве. Отец Кирилл, Поп наш, людям говорил, Что легко узнать по знакам…» «Верь поповским всяким вракам. Был у нас отец такой…» «Ну?..» – «Ну… вечный упокой. Пойман, значит, был с поличным, Пулеметчиком отличным Оказался… Бунтовал… Нас подвел и сам пропал». «Тож у нас был бунт недавно. Дурака сваляли явно. Вспомнить срам, за кем пошли. Благодетелей нашли: Поп, урядник, бывший стражник, Писарь – взяточник и бражник, Старшина. Как на подбор!..» Петра слушал разговор, Слушал, вглядывался в лица. «Жизнь… все та же небылица!»
Поделиться с друзьями: