Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908

25 января 1906

Вербочки

Мальчики да девочки Свечечки да вербочки   Понесли домой. Огонечки теплятся, Прохожие крестятся,   И пахнет весной. Ветерок удаленький, Дождик, дождик маленький,   Не задуй огня! В Воскресенье Вербное Завтра встану первая   Для святого дня.

1-10 февраля 1906

Иванова ночь

Мы выйдем в сад с тобою, скромной, И будем странствовать одни. Ты будешь за травою темной Искать купальские огни. Я буду ждать с глубокой верой Чудес, желаемых тобой: Пусть вспыхнет папоротник серый Под встрепенувшейся рукой. Ночь полыхнет зеленым светом, — Ведь с нею вместе вспыхнешь ты, Упоена в волше́бстве этом Двойной отравой красоты! Я буду ждать, любуясь втайне, Ночных желаний не будя. Твоих девичьих очертаний — Не бойся — не спугну, дитя! Но если ночь, встряхнув ветвями, Захочет в небе изнемочь, Я загляну в тебя глазами Туманными, как эта ночь. И будет миг, когда ты снидешь Еще в иные небеса. И в новых небесах увидишь Лишь две звезды — мои глаза. Миг! В этом небе глаз упорных Ты вся отражена — смотри! И под навес ветвей узорных Проникло таинство зари.

12 февраля 1906

Сольвейг

Сергею Городецкому

Ибсен. «Пер Гюнт»

Со́львейг! Ты прибежала на лыжах ко мне, Улыбнулась пришедшей весне! Жил я в бедной и темной избушке моей Много дней, меж камней, без огней. Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул — Я топор широко размахнул! Я смеюсь и крушу вековую сосну, Я встречаю невесту — весну!   Пусть над новой избой   Будет свод голубой — Полно соснам скрывать синеву!   Это небо — твое!   Это небо — мое! Пусть недаром я гордым слыву!   Жил в лесу, как во сне,   Пел молитвы сосне, Надо мной распростершей красу.   Ты пришла — и светло,   Зимний сон разнесло, И весна загудела в лесу! Слышишь звонкий топор? Видишь радостный взор, На тебя устремленный в упор? Слышишь песню мою? Я крушу и пою Про весеннюю Со́львейг мою! Под моим топором, распевая хвалы, Раскачнулись в лазури стволы! Голос твой — он звончей песен старой сосны! Со́львейг! Песня зеленой весны!

20 февраля 1906

«Ты был осыпан звездным цветом…»

Г. Гюнтеру

Ты был осыпан звездным цветом Ее торжественной весны, И были пышно над поэтом Восторг и горе сплетены. Открылось небо над тобою, Ты слушал пламенный хорал, День белый с ночью голубою Зарею алой сочетал. Но в мирной безраздумной сини Очарованье доцвело, И вот — осталась нежность линий И в нимбе пепельном чело. Склонясь на цвет полуувядший, Стремиться не устанешь ты, Но заглядишься, ангел падший, В двойные, нежные черты. И, может быть, в бреду ползучем, Межу не в силах обойти, Ты увенчаешься колючим Венцом запретного пути. Так, — не забудь в венце из терний, Кому молился в первый раз, Когда обманет свет вечерний Расширенных и светлых глаз.

19 марта 1906

«Прошли года, но ты — всё та же…»

Я знал ее еще тогда,

В те баснословные года.

Тютчев

Прошли года, но ты — всё та же: Строга, прекрасна и ясна; Лишь волосы немного глаже, И в них сверкает седина. А я — склонен над грудой книжной, Высокий, сгорбленный старик, — С одною думой непостижной Смотрю на твой спокойный лик. Да. Нас года не изменили. Живем и дышим, как тогда, И, вспоминая, сохранили Те баснословные года… Их светлый пепел — в длинной урне. Наш светлый дух — в лазурной мгле. И всё чудесней, всё лазурней — Дышать прошедшим на земле.

30 мая 1906

Ангел-хранитель

Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле. Во мгле, что со мною всегда на земле. За то, что ты светлой невестой была, За то, что ты тайну мою отняла. За то, что связала нас тайна и ночь, Что ты мне сестра, и невеста, и дочь. За то, что нам долгая жизнь суждена, О, даже за то, что мы — муж и жена! За цепи мои и заклятья твои. За то, что над нами проклятье семьи. За то, что не любишь того, что люблю. За то, что о нищих и бедных скорблю. За то, что не можем согласно мы жить. За то, что хочу и не смею убить — Отмстить малодушным, кто жил без огня, Кто так унижал мой народ и меня! Кто запер свободных и сильных в тюрьму, Кто долго не верил огню моему. Кто хочет за деньги лишить меня дня, Собачью покорность купить у меня… За то, что я слаб и смириться готов, Что предки мои — поколенье рабов, И нежности ядом убита душа, И эта рука не поднимет ножа… Но люблю я тебя и за слабость мою, За горькую долю и силу твою. Что огнем сожжено и свинцом залито — Того разорвать не посмеет никто! С тобою смотрел я на эту зарю — С тобой в эту черную бездну смотрю. И двойственно нам приказанье судьбы: Мы вольные души! Мы злые рабы! Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди! Огонь или тьма — впереди? Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем? Вдвоем — неразрывно — навеки вдвоем! Воскреснем? Погибнем? Умрем?

17 августа 1906

«Есть лучше и хуже меня…»

Есть лучше и хуже меня, И много людей и богов, И в каждом — метанье огня, И в каждом — печаль облаков. И каждый другого зажжет И снова потушит костер, И каждый печально вздохнет, Взглянувши другому во взор… Да буду я — царь над собой, Со мною — да будет мой гнев, Чтоб видеть над бездной глухой Черты ослепительных дев! Я сам свою жизнь сотворю, И сам свою жизнь погублю. Я буду смотреть на Зарю Лишь с теми, кого полюблю.

Сентябрь 1906

«Шлейф, забрызганный звезда́ми…»

Шлейф, забрызганный звезда́ми, Синий, синий, синий взор. Меж землей и небесами Вихрем поднятый костер. Жизнь и смерть в круженьи вечном, Вся — в шелках тугих — Ты — путям открыта млечным, Скрыта в тучах грозовых. Пали душные туманы. Гасни, гасни свет, пролейся мгла… Ты — рукою узкой, белой, странной Факел-кубок в руки мне дала. Кубок-факел брошу в купол синий — Расплеснется млечный путь. Ты одна взойдешь над всей пустыней Шлейф кометы развернуть. Дай серебряных коснуться складок, Равнодушным сердцем знать, Как мой путь страдальный сладок, Как легко и ясно умирать.

Сентябрь 1906

Русь

Ты и во сне необычайна. Твоей одежды не коснусь. Дремлю — и за дремотой тайна, И в тайне — ты почиешь, Русь. Русь, опоясана реками И дебрями окружена, С болотами и журавлями, И с мутным взором колдуна, Где разноликие народы Из края в край, из дола в дол Ведут ночные хороводы Под заревом горящих сел. Где ведуны с ворожеями Чаруют злаки на полях, И ведьмы тешатся с чертями В дорожных снеговых столбах. Где буйно заметает вьюга До крыши — утлое жилье, И девушка на злого друга Под снегом точит лезвее. Где все пути и все распутья Живой клюкой измождены, И вихрь, свистящий в голых прутьях, Поет преданья старины… Так — я узнал в моей дремоте Страны родимой нищету, И в лоскутах ее лохмотий Души скрываю наготу. Тропу печальную, ночную Я до погоста протоптал, И там, на кладбище ночуя, Подолгу песни распевал. И сам не понял, не измерил, Кому я песни посвятил, В какого бога страстно верил, Какую девушку любил. Живую душу укачала, Русь, на своих просторах, ты, И вот — она не запятнала Первоначальной чистоты. Дремлю — и за дремотой тайна, И в тайне почивает Русь, Она и в снах необычайна. Ее одежды не коснусь.

24 сентября 1906

Сын и мать

Моей матери

Сын осеняется крестом. Сын покидает отчий дом. В песнях матери оставленной Золотая радость есть: Только б он пришел прославленный, Только б радость перенесть! Вот, в доспехе ослепительном, Слышно, ходит сын во мгле, Дух свой предал небожителям, Сердце — матери-земле. Петухи поют к заутрене, Ночь испуганно бежит. Хриплый рог туманов утренних За спиной ее трубит. Поднялись над луговинами Кудри спутанные мхов, Метят взорами совиными В стаю легких облаков… Вот он, сын мой, в светлом облаке, В шлеме утренней зари! Сыплет он стрелами колкими В чернолесья, в пустыри!.. Веет ветер очистительный От небесной синевы. Сын бросает меч губительный, Шлем снимает с головы. Точит грудь его пронзенная Кровь и горние хвалы: Здравствуй, даль, освобожденная От ночной туманной мглы! В сердце матери оставленной Золотая радость есть: Вот он, сын мой, окровавленный! Только б радость перенесть! Сын не забыл родную мать: Сын воротился умирать.

4 октября 1906

«Нет имени тебе, мой дальний…»

Нет имени тебе, мой дальний. Вдали лежала мать, больна. Над ней склонялась всё печальней Ее сиделка — тишина. Но счастье было безначальней, Чем тишина. Была весна. Ты подходил к стеклянной двери И там стоял, в саду, маня Меня, задумчивую Мэри, Голубоокую меня. Я проходила тихой залой Сквозь дрёму, шелесты и сны… И на балконе тень дрожала Ее сиделки — тишины… Мгновенье — в зеркале старинном Я видела себя, себя… И шелестила платьем длинным По ступеням — встречать тебя. И жали руку эти руки… И трепетала в них она… Но издали летели звуки: Там… задыхалась тишина, И миг еще — в оконной раме Я видела — уходишь ты… И в окна к бедной, бедной маме С балкона кланялись цветы… К ней прилегла в опочивальне Ее сиделка — тишина… Я здесь, в моей девичьей спальне, И рук не разомкнуть… одна… Нет имени тебе, весна. Нет имени тебе, мой дальний.